Cool Folders ® :: Дневники

"Наибольше всего завидую, Корней Иванович,
тем Вашим читателям, которые лет через пятьдесят будут
читать Ваши дневники и весь этот Ваш
замечательный материал".

Мих.Зощенко

1.=========================

   Вот уж воистину удивительная книга! Размышлять над ней можно сколь угодно долго - она дает тому богатейшую пищу.
   Исчерпывающую характеристику "Чукоккале" дал Ираклий Андронников:
   "Ведь это же биография Корнея Ивановича, да еще какая! Писаная друзьями.
   Это история каждого знакомства, каждой дружбы его.
   Это и биография времени.
   Это история жизни литературной. Те черты, каких не найдешь ни в собраниях сочинений, ни в письмах. Но именно по ним можно судить о литературной атмосфере, окружавшей Корнея Ивановича, об отношениях литераторов, художников между собой, об их творческих связях, о характере каждого...
   Что же это такое? Альбом?
   Да, альбом.
   Или история?
   Конечно, история.
   Автобиография Корнея Ивановича?
   Вне сомнений.
   Может быть, мемуары?
   И мемуары.
   Здесь все. И в этом тоже неоценимая прелесть "Чукоккалы", она не похожа ни на одну книгу. И совершенно неповторима".
   Откуда же "есть пошел" этот толстенный фолиант, вместивший в себя, кроме прозаических и стихотворных текстов Еще и множество рисунков и фотографий?
   Заглавие его составлено из начального слога фамилии автора ЧУК и последних слогов финского слова КУОККАЛА - так назывался поселок, в котором жил Чуковский. После захвата Красной Армией Карельского перешейка во время советско-финской войны поселок был переименован в Репино - именно здесь жил многие годы, здесь же в 30-м году и умер в своих "Пенатах" Илья Ефимович Репин. Истина общеизвестная, и вряд ли стоило бы тут повторяться если бы она не имела прямого касательства к этому повествованию. Репин принимал самое деятельное участие в альманахе, он же придумал и название для него. Кроме того, с именем маститого художника связано и еще одно любопытное обстоятельство - но о нем чуть позже.
   "Маршак в одном из своих стихотворений, - писал Чуковский, - метко назвал "Чукоккалу" музеем. Заканчивая краткую быль о "Чукоккале", я приглашаю читателей познакомиться с экспонатами этого музея".
   Такими словами завершает он предисловие к книге и ставит дату: "Апрель 1966".
   А начиналась "Чукоккала" ранним летом девятьсот четырнадцатого.
   Парад талантов продолжался более полувека.

2.=========================

   В 1965 году Корней Иванович подарил рукописный альманах внучке Люше (Елене Цезаревне). Вместе с ней и дочерью Лидией он проделал большую и многотрудную работу: сконцентрировал рисунки и тексты вокруг той или иной темы и написал комментарии чуть ли не к каждой странице альманаха.
   По свидетельству людей, близко знавших писателя, Чуковский надеялся дожить до выхода книги в свет - во всяком случае, его до последних дней жизни не покидала вера в то, что он увидит свое детище напечатанным и еще услышит мнение читателей, познакомившихся с экспонатами его уникального "музея".
   Чуковский умер в 1969 году, книги так и не увидев. Мытарства с ее изданием начались еще при жизни писателя, а закончились через 12 лет после того, как в подготовленной к печати рукописи была поставлена последняя точка. Тому обстоятельству, что запись, сделанная Чуковским в конце предисловия, датирована апрелем 1966-го, а из выходных данных явствует, что к печати она подписана в августе 78-го (а на титульном листе стоит уже год 79-й), - этому обстоятельству есть два взаимодополняющих объяснения.
   Но прежде - несколько необходимых слов о том, что представляли собой особенности внутрииздательской кухни, какое варево подносилось тем авторам, относительно которых имелось негласное указание: "не пущать". Причем ни заслуги, ни имя и авторитет, пусть даже и международный, тут значения не имели. Набор так называемых "объективных причин" хоть и не отличался особым разнообразием, но действовал безотказно.
   Причина первая: не успели включить рукопись в тематический план. Причина вторая: рукопись уже была в плане, но в последний момент ее, увы, пришлось исключить, ибо по указанию сверху потребовалось срочно издать очень важную книгу. Но почему исключена именно эта рукопись? А потому, видите ли, что объем ее велик, а на бумагу, как известно, установлен жесткий лимит. Сожалеем, но ничего сделать не можем - разве что на будущий год.
   Или вот еще: внутрииздательские рецензии сильно отличаются друг от друга в своих оценках (фокус прост: одна из рецензий сознательно заказана в резко отрицательном плане). Автор, разумеется, будет возмущаться бездоказательностью рецензии - ну и пусть возмущается на здоровье: в конце концов, после многих обсуждений и привлечения новых рецензентов можно будет признать, что автор был прав, - но время уже упущено, рукопись в текущий план опять не попала. Впрочем, автор волен передать ее в другое издательство - может быть, там повезет больше.
   Так или примерно так обстояло дело с "Чукоккалой". Почему - для этого, повторюсь, было два взаимодополняющих объяснения.

3.=========================

   Вот выдержка из книги Александра Солженицына "Бодался теленок с дубом":
   "В эту пору (речь идет о времени, когда гэбэшниками был арестован роман "В круге первом", многие материалы из архива писателя, и на него начались гонения. - Б.Ч.) К.И.Чуковский предложил мне (бесстрашие для того нужно было) свой кров, что очень помогло мне и ободрило. В Рязани я жить боялся: оттуда легко было пресечь мой выезд в Москву, там можно было взять меня совсем беззвучно и даже безответственно: всегда можно свалить на произвол, на "ошибку" местных гэбистов. На переделкинской даче Чуковского такая "ошибка исполнителя" была невозможна. Я гулял под темными сводами хвойных деревьев на участке К.И. - многими часами с безнадежным сердцем и бесплодно пытался осмыслить свое положение, а Еще главней - обнаружить высший смысл обвалившейся на меня беды".
   В той же книге Солженицын пишет, что когда его перестали печатать и он попал в полосу глухого безденежья - именно Корней Иванович помог ему такой суммой денег, на которую он смог скромно, но безбедно прожить несколько лет. Разумеется, отношение семьи Чуковских, и особенно Лидии Корнеевны, к Солженицыну было хорошо известно "литературоведам" с Лубянки - со всеми, как принято говорить, вытекающими отсюда последствиями.
   Вот еще один документ - он датирован январем 74-го года - за месяц до высылки Солженицына из СССР:
   "Заявление для печати.
   Не сомневаюсь, что побудительным толчком к нынешнему исключению писательницы Лидии Чуковской из Союза, (Союза советских писателей - Б.Ч.) этому издевательскому спектаклю, когда дюжина упитанных преуспевающих мужчин разыгрывала свои роли перед больной слепой сердечницей, не видящей даже лиц их, в запертой комнате, куда не допущен был никто из сопровождавших Чуковскую, - истиным толчком и целью была месть за то, что она в своей переделкинской даче предоставила мне возможность работать. И напугать других, кто решился бы последовать ее примеру... Но пока есть такие честные бесстрашные люди, как Лидия Чуковская, мой давний друг, без боязни перед волчьей стаей и свистом газет, - русская культура не погибнет и без казенного признания.
А.Солженицын".

   Еще за восемь лет до этого, после позорного судилища над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, большая группа писателей обратилась к проходившему тогда XXIII съезду КПСС с призывом выпустить осужденных на поруки. Среди 63 подписей стояли под обращением и подписи Корнея Ивановича и Лидии Корнеевны Чуковских. А когда на съезде с гнуснейшей речью выступил Шолохов, Лидия Корнеевна написала ему открытое письмо:
   "...За все многовековое существование русской культуры я не могу припомнить другого писателя, который, подобно Вам, публично выразил бы сожаление не о том, что вынесенный судьями приговор слишком суров, а о том, что он слишком мягок...
   В своей речи на съезде Вы поставили перед судьями в качестве образца не то сравнительно недавнее время, когда происходили массовые нарушения советских законов, а то, более далекое, когда и самый закон, и самый кодекс еще и не родился: "памятные двадцатые годы"...
   Именно в "памятные двадцатые годы", то есть с 1917-го по 1922-й, когда бушевала гражданская война и судили "по правосознанию", Алексей Максимович Горький употреблял всю силу своего авторитета не только на то, чтобы спасать писателей от холода и голода, но и на то, чтобы выручить их из тюрем и ссылок. Десятки заступнических писем были написаны им, и многие литераторы вернулись благодаря ему к своим рабочим столам.
   Традиция эта - традиция заступничества - существует в России не со вчерашнего дня, наша интеллигенция вправе гордиться ею. Величайший из наших поэтов, Александр Пушкин, гордился тем, что "милость к падшим призывал".
   Дело писателей не преследовать, а вступаться..."
   Это была звонкая пощечина спившемуся "гиганту советской литературы", и звук ее, разнесенный самиздатом и "забугорными" голосами, услышала вся читающая Россия - да и не только она одна. Жан-Поль Сартр, в свое время порекомендовавший Нобелевскому комитету присудить Шолохову премию, сказал в одной из бесед, что, если бы это было возможно, он не колеблясь отозвал бы свою рекомендацию...

4.=========================

   Итак, с первым объяснением того, почему "Чукоккалу" упорно не печатали в течение двадцати лет, читателям, полагаю, все ясно. Второе объяснение содержит в себе нечто такое, что носит откровенно антисемитский характер. И дело в данном случае вовсе не в том, что Лидия Корнеевна была рождена еврейской матерью, имела мужа-еврея, молодого выдающегося ученого, загубленного в ежовские времена, да и в самом Корнее Ивановиче текла, по некоторым сведениям, энная толика еврейской крови. Нет, тут имелось ввиду другое.
   Мой покойный друг Миша Балцвиник, собравший уникальную коллекцию автографов русских и советских писателей, рассказал мне однажды о коротком знакомстве с Лидией Корнеевной Чуковской. Случилось это в одной старой московской квартире, куда он зашел в надежде пополнить иконографический материал для своей коллекции.
   Было это вскоре после выхода "Чукоккалы" в свет и разговор, естественно, зашел об альманахе и тех многочисленных баталиях, что связаны были с его изданием. Вот тут-то и выявилась одна любопытная подробность, о которой с глазу на глаз поведала Лидии Корнеевне сотрудница издательства, милая, интеллигентная женщина, фамилия которой, естественно, названа не была.
   Так вот, когда главный редактор издательства познакомился с рукописью, он велел редактору книги для начала проделать довольно странную на первый взгляд работу - пересчитать всех персонажей "Чукоккалы", причем отдельно евреев и отдельно лиц иных национальностей. Выполнив задание, редактор доложил шефу: "Один к трем". Поразмыслив некоторое время над этим соотношением, главный редактор, хорошо известный сотрудникам как специалист по еврейскому вопросу, заметил: "Чесночком попахивает. Надо попридержать".
   В иных условиях он бы, пожалуй, и поостерегся произнести вслух эти слова - как-никак речь ведь шла о большой и хорошо известной в литературных кругах работе, выполненной самим Чуковским. Но коль скоро высокое партийно-гэбешное начальство давно зачислило Чуковских в ненавистный диссидентский круг - почему бы и ему не отметиться в обкоме партии, вставив еще одно лыко в строку.

5.=========================

   "Чукоккала" вышла мизерным по тем временам тиражом и очень скоро стала библиографической редкостью. Помнится, я раздобыл ее путем сложного тройного обмена да еще и с приплатой. Естественно, привез ее в Израиль и теперь никак не могу отказать себе в удовольствии познакомить читателей хотя бы с несколькими фрагментами из этой замечательной книги.
   В конце 14-го - начале 15-го годов Чуковский редактировал мемуары Репина "Далекое близкое". Редактировал очень осторожно, стараясь по возможности сохранить своеобразие стиля, богатый и самобытный словарь художника. Но встречались в тексте и такие погрешности, чаще всего фактические, которые требовали прямого исправления. По этому поводу между автором и редактором возникали споры, порой довольно бурные. Один из них и запечатлел на своем рисунке случившийся тут частый гость "Пенатов" - Владимир Маяковский.
   И, в связи с этим, - об одном эпизоде, который, вполне возможно, украсил бы "Чукоккалу", если бы его можно было туда вписать.
   После того, как в самый канун 19-го года Финляндия обрела независимость, Репин отказался вернуться в советскую Россию и продолжал жить в Куоккале. Но московским властям очень уж хотелось заполучить назад русского художника с мировым именем: согласись он вернуться - теперь уже в СССР - это несомненно подняло бы авторитет Советов в глазах международной общественности.
   Сие задание нарком просвещения Луначарский поручил Корнею Ивановичу - трудно было найти более подходящую кандидатуру для столь деликатной миссии. Однако же из Куоккалы Чуковский вернулся ни с чем: строптивый старик возвращаться не захотел. Между тем сведущие люди утверждали: когда части Красной Армии в 40-м вошли в Куоккалу, в "Пенатах" был обнаружен дневник Ильи Ефимовича, а в нем среди прочих записей была и такая: "Приезжал Корней. Привез приглашение. Ехать не советовал".
   Если это и анекдот, то очень похожий на правду.

*****

   А этот рассказ-автограф оставил в "Чукоккале" Горький:
   "Иду в Самаре берегом Волги поздно ночью - вдруг слышу:
   - Спасите, батюшка!
   Темно, небо в тучах, на реке стоят огромные баржи. Между берегом и бортом одной из них в черной воде кто-то плещется.
   Влез в воду, взял утопающего за волосы и выволок на землю.
   А он меня - за шиворот!
   - Ты, говорит, какое право имеешь людей за волосы драть?
   - Да ведь ты тонул, ведь ты кричал - спасите!
   - Мало ли что я могу кричать! Я закричу, что ты - дурак, поверишь ты мне? Давай рупь, а то в полицию сведу!
   Поспорил я с ним несколько - вижу: прав человек по-своему! Дал я ему, что было у меня - тридцать пять копеек, - и пошел домой умнее, чем был".

*****

История, которую записал в альманах Леонид Утесов:
"Это было в Одессе в 1914 году. Я вскочил на площадку трамвая. Купил Билет. К рядом стоящей женщине подошел кондуктор. Она хватается за карман и обнаруживает пропажу кошелька. Начинает дико плакать. "Сколько денег было у вас?" - спрашиваю я. "Двадцать копеек", - говорит она. Я даю ей 20 копеек. Она покупает билет. Кондуктор уходит. "Отдайте мне кошелек тоже", - говорит она".

*****

   В комментариях Чуковского по поводу записи, сделанной в "Чукоккале" Исааком Бабелем, он говорит:
   "...Мне часто приходилось любоваться им. Всегда меня очаровывала в Исааке Эммануиловиче смесь простодушия с каким-то прелестным лукавством.
   Не могу вспомнить, при каких обстоятельствах он написал мне в "Чукоккалу" нижеприведенные строки:
   "Об чем я думаю? Об выпить рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде, об иметь немного удовольствия с моей супругой.
И.Бабель
Петербург 12.04.25.
Милому незабвенному Корнею Ивановичу...""

*****

   Наиболее интересна, по мнению хозяина альманаха, запись, сделанная в июле 19-го Виктором Шкловским, который был тогда столпом формализма м выразил в "Чукоккале" свое кредо:
   "Новая форма в искусстве является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, переставшую быть художественной.
   Из Виктора Шкловского с уважением извлек он же".

***

Академик Жирмунский, историк русского и западно-европейского романтизма, записал:
"Как летописец прошлого с благоговением вступаю в ограду храма сего. Приветствую милые сердцу тени и новые звезды незнакомого неба".

*****

Поэзия представлена в "Чукоккале" необычайно многообразно: от Бунина, Блока и Сологуба до Маршака, Евтушенко и Вознесенского. Стихи, за редким исключением, шутливые, что, впрочем, объясняется самим характером альманаха.
Больше других представлены в "Чукоккале" экспромты Самуила Маршака. Блистательным назвал Корней Иванович его стихотворение, обращенное к Надежде Михайловне, жене профессора Ильи Гальперина. Здесь мастерски обыграны две идиомы - "питать надежду" и "льстить себя надеждой".
Как прежде, я Надежде верен,
Не меньше верен, чем Илья,
Илья Романович Гальперин,
Надеждой выбранный в мужья.

Ну что ж, пускай Илья Гальперин
Надеждой выбран, а не я, -
Стреляться с ним я не намерен:
Священна для меня семья.

В своих надеждах я умерен,
Питать Надежду должен он -
Илья Романович Гальперин,
Как обязал его закон.

Мне никогда не льстит Надежда,
И безнадежен мой роман,
Поскольку я - профан, невежда,
А он - профессор и декан.

И все же пламенно, как прежде,
Я обращаюсь вновь и вновь
К моей единственной Надежде,
Уж не надеясь на любовь.

*****

Ну, и в завершение - одна из последних записей в "Чукоккале", датированная февралем 1966 года. Это экспромт-акростих и принадлежит он перу известного литературоведа и сатирика Зиновия Паперного:
Чей славный труд всегда любезен Музе?
У чьих страниц - и блеск ума, и пыл?
Кто завязал десятилетья в узел?
О, кто времен мозаику сложил?
Кем собраны сокровища такие,
Которыми гордится вся Россия, -
Атлетов мысли, гениев простых
Листки, стихи, шедевры озорные?
Ах, вы не знаете? Скажи им, акростих!

(Опубликовано в газете "Новости недели" 25 декабря 1996 года)
Примечание редакции: Это - последний материал Бориса Чернякова, сданный в редакцию за два дня до его безвременной кончины. Воистину - остановленное мгновение...