Cool Folders ® :: Форум ПроСти

Друг детства

       Наши родители познакомились ещё до нашего рождения - все четверо учились в одном институте в Киеве.
       Мои родители закончили ВУЗ в 50-м году и по распределению прибыли в областной белорусский город. Вскоре они получили как молодые специалисты крохотную, но отдельную двухкомнатную квартиру и через два года, к моменту приезда в этот же город Поворотных, проживали в ней с новорожденной мной, моей пятилетней сестрой и постоянно меняющимися домработницами.
       Так получилось, что Поворотным жилья сразу не предоставили, и они временно поселились у нас. Как уж там все размещались в этот период я, конечно, не помню, но семейная легенда гласит, что мы с Юркой, который старше меня на пять месяцев, спали в одной кроватке.
      Так, несколько вынужденно, началась наша дружба.
      Многие годы мы с Юркой встречались почти каждый день, т.к. наши родители ежедневно ходили друг к другу в гости и всегда брали нас с собой. Перерывы в общении случались лишь во время наших с Юркой болезней, и надо сказать, что в детсадовском и младшем школьном возрасте такое бывало довольно часто. Встретившись после выздоровления, мы с гордостью демонстрировали друг другу следы от банок, уколов и прочих перенесённых процедур, воображая себя воинами, щеголяющими шрамами от боевых ранений. За слабое здоровье и бледность близкие прозвали меня Риной зелёной, а Юрку – Юрой голубым (само собой, без современного подтекста).
      Играли мы с Юркой в самые разные игры, но он особенно любил изображать злого немца и "пытать" меня-"партизанку". До шестого класса я носила косы: мама или домработница заплетали мои густые вьющиеся волосы в две небольшие косички, каждая из которых затем вплеталась в толстую и тяжелую косу. Вот за эти косы Юрка меня и таскал, да приговаривал, картавя:
       - Пгизнавайся, где ваш отгяд!
      А я, бывало, кричу:
       - Не знаю!
       А он:
       - Вгёшь, сволочь! Знаешь! Говоги! Говоги!!
      А я и рада бы сказать (так больно!), но я ведь, и правда, не знаю! Короче, не любила я быть партизанкой.
       Юрка, вообще, был неистощим на фантазии, и почему-то я при этом частенько оказывалась их жертвой.
       Как-то, например, он предложил мне засунуть пальцы в электрическую розетку, а когда я отказалась под предлогом, что это опасно, задразнил меня трусихой. Я говорю:
      - А ты-то сам почему не сделаешь это? Сам трус!
      - Я не тгус, я умный.
      - Значит, и я умная!
      - Ты не умная, ты тгусиха! Боишься обжечься? Так намочи заганее пальцы!
      - Сам мочи!
      - Давай вместе.
      - Вместе? Ну, давай.
      Намочили. Сунули. Шарахнуло!...Ревели... На шум прибежали наши папы, и нам досталось ещё и от них.
       Другой раз Юрка невинным тоном спрашивает меня:
       - Знаешь, что такое "..."? - и произносит матерное слово из трёх букв.
       - Нет, - отвечаю я.
       - Так спгоси у мамы, она должна знать, - говорит Юрка. И я доверчиво иду в зал и, бесцеремонно прерывая застольную беседу, во весь голос спрашиваю:
       - Мам, а что значит "..."?
       Взрослые онемели.
       Первой пришла в себя Юркина мама - тётя Нина. Она, которая негодовала, даже если я произносила "дурак", по обыкновению негромко, но веско заявила моим родителям:
       - Куда вы смотрите, ваш ребёнок испорчен донельзя! - и мой оправдывающийся писк был заглушён всеобщим обсуждением инцидента. (Когда мы стали взрослыми, мои родители признались, что в возрасте 2-3-х лет я могла, мирно беседуя со своими куклами где- нибудь в уголке, пересыпать свою речь таким отборным матом, что любой портовый грузчик мог бы заслушаться – просто в тот период такая попалась домработница. Другая, при которой я благополучно забыла матерные слова, таскала меня на танцы в воинскую часть, и, пока она плясала, я сторожила на скамейке её сумочку. Юрке повезло больше, у него всю жизнь была одна няня – баба Вера).
         "Да, нечего сказать, хорош друг этот Юрка! Подставляет свою подругу!" - подумаете вы. И будете правы... и неправы. Ведь Юркины выходки были проявлением не подлости, а изобретательности, и именно поэтому с ним было так весело!
       ... Если Поворотные приходили к нам, в играх участвовала и моя старшая сестра. Лара быстро развивалась и росла, была крупная, и на вид разница в возрасте между нами была гораздо больше фактической. К тому же в детстве она любила подраться и, бывало, предлагала нам с Юркой побороться "двое на одного". Юрке отказаться гордость не позволяла (мужик всё-таки!), ну а я, как обычно, старалась не отстать от него. Мы с ним, бедные, так и летали по углам - пока один поднимется да разогнётся, другой уже летит и вопит!
       Однако справедливости ради надо вспомнить и об играх другого рода. Лара со своей подружкой организовывала то кукольный, то теневой театр. На их спектакли собиралась малышня со всего подъезда.
         Ещё мы играли в школу: Лара была "учительницей", а "учениками" – рассаженные за игрушечными столами куклы, мишки и другие игрушки. Мы с Юркой отвечали за них, причём за отличников – я, а за двоечников типа резиновой Рыбки Рыбкиной – Юрка. Так, играя, мы подготовились к школе.
       В школе мы с Юркой, разумеется, оказались в одном классе. Он учился с самого начала неважно (Лара острила, что он никак не выйдет из роли), однако тётя Нина после каждого родительского собрания, наслушавшись нелестных отзывов о своём сыне, повторяла, что это, дескать, учителя плохие, а её сыночек хороший.
       Моей маме тоже частенько приходилось слышать жалобы на меня, особенно в старших классах, но все они касались лишь поведения: из-за того, что учёба давалась мне слишком легко, я откровенно скучала на уроках - и развлекалась, как могла. И если на рисование мордашек, поедание булочек и чтение художественной литературы учителя смотрели сквозь пальцы, т.к. эти занятия ничуть не мешали мне "усваивать материал", то разговоры, записочки, игры в "крестики-нолики" и т.д., в которых я была вечной заводилой, отвлекали одноклассников. В итоге я неизменно и с большим отрывом становилась чемпионкой по записям в "дневнике поведения", что вызывало резкие претензии классной. Мама после каждой встречи с ней читала мне долгие нотации, папа, не щедрый на слова, сидел рядом и так красноречиво кивал, соглашаясь с ней, что я, в конце концов, клятвенно обещала "больше так не делать" и... вскоре снова срывалась.
      Однако с оценками у меня был полный ажур: что бы ни случалось в течение учебного года, но в годовом табеле – все десять лет! - красовались одни пятёрки. Так что моя мама вполне могла бы поспорить с тётей Ниной насчёт "плохих учителей" и заявить, что, мол, бывают и у них отличники, и её дочка, кстати, в том числе. Но нет, моя мама была дипломатом! А кроме того, она щадила тётю Нину, ведь у той был порок сердца, её нельзя было волновать.
      ... Как-то в раннем детстве Юрка поделился со мной страшной тайной - историей своего появления на свет. Загробным голосом, каким рассказывают про "чёрный-чёрный дом", он начал повествование, сообщив, что у его мамы "порог сердца"(он произносил "погог сегдца" ). Мы оба тогда ещё не знали даже слова такого - "порок", поэтому вполне подошло Юркино наивное объяснение, что его маме нельзя переступать в своих действиях некий порог, угрожающий её жизни. Далее, добавив в голос суровости, Юрка объявил, что из-за этого порога тёте Нине милиционеры (!) не разрешали рожать. Но тётя Нина так хотела его, своего Юрочку, что она, торжествующе закончил мой друг, "плюнула на милицию –и годила!".
       Этот рассказ периодически повторялся, обрастая новыми драматическими деталями. Я долго воспринимала Юркины россказни за чистую монету, затем, став постарше, уличила его во вранье (спрашивается, при чём здесь милиция?!) и, лишь когда стала взрослой, поняла, что по сути мой друг не обманывал меня, просто такова была Юркина детская версия его появления на свет, и в этой версии проявлялось не только его богатое воображение, но и гордость за свою героическую маму, и осознание своей исключительности.
       Тётя Нина, и в самом деле, проявила мужество, позволив материнскому инстинкту взять верх над страхами и опасениями, для которых были все основания: в её семье порок сердца был наследственной болезнью, им страдали, а впоследствии умерли молодыми тёти Нинины сестра и оба брата.
       Между тем, во внешности тёти Нины не было ничего героического, напротив, она была женственной, изящной, с плавными, словно осторожными движениями. Рядом с высоким, спортивным дядей Мишей она выглядела трогательно хрупкой.
      Тётя Нина никогда не повышала голоса. Возможно, у неё не было сил, а, впрочем, в этом не было и необходимости: её муж не возражал и не перечил ей ни при каких обстоятельствах. При этом дядя Миша вовсе не был подкаблучником. Среди них, вообще, не было борьбы за власть (как, к примеру, у моих родителей). В семье Поворотных роли чётко распределились с самого начала: муж -деятель, жена - наблюдатель; сфера мужа - работа, обеспечение семьи, сфера жены - домашнее хозяйство (из-за больного сердца тётя Нина вынуждена была оставить работу), воспитание сына. Они не выходили за пределы своих ролей никогда. Если дядя Миша катался на водных лыжах, тётя Нина с берега любовно следила за его кульбитами, а когда он заразительно хохотал, закинув голову, она лишь застенчиво улыбалась.
               *                                     *                                  *
       Время шло. Мы, дети, росли - росли и наши родители. В смысле карьеры. Ведь в те времена высшее образование встречалось реже и ценилось куда больше, чем сейчас. Моя мама стала завучем в ПТУ и проработала в этой должности до самой пенсии. Папу назначили начальником технического отдела, главным инженером, а затем и директором фабрики, куда он прибыл молодым специалистом всего несколько лет назад.
       Соответственно с продвижением родителей по карьерной лестнице рос и уровень жизни. Мои родители купили "Волгу", и папа мастерски её водил. К тому времени, когда мы с Юркой пошли в первый класс, наши семьи проживали в отдельных трёхкомнатных квартирах в центре города. В том же году калейдоскоп домработниц в моей семье, наконец, остановился– на Борисовне, которая была прислана моей бабушкой с Украины и помогла маме вырастить не только детей, но и внуков.
       Если в нашей семье наступила стабильность, то Поворотным предстояли большие перемены.
       Дело в том, что на каком-то этапе дядя Миша "пошёл по партийной линии", причём семимильными шагами. И вот, ближе к середине шестидесятых, когда мы с Юркой учились классе в третьем-четвёртом, его отец в очередной раз пошёл на повышение: его назначили вторым секретарём обкома в городе М..
      Поворотные переехали, однако дружба семьями не прекратилась. Каждую субботу после работы - тогда была ещё шестидневная рабочая неделя - они приезжали к нам на дяди Мишиной служебной машине или мы к ним на своей, а в воскресенье возвращались обратно. В праздники всегда приезжали именно они к нам, чтобы провести время в любимой компании друзей, которую Поворотные предпочитали всем своим новым высокопоставленным знакомым.
       В эту компанию, кроме моих родителей и Поворотных, входили ещё несколько пар в качестве постоянного ядра, сохранившегося неизменным более 30 лет. Периодически к ним присоединялись и "одноразовые" пары. Так сложилось, что большинство "ядра" составили недавние выпускники киевских ВУЗов – эдакое украинское землячество. Компания была очень музыкальная: мой папа обладал абсолютным слухом и прекрасным баритоном, тётя Нина и Варвара Саввишна замечательно пели, Лидия Ивановна аккомпанировала поочередно с папой на пианино; все любили потанцевать и обменяться новыми анекдотами. Был у них и свой стихотворец-баснописец, Лев Константинович, создававший басни обо всех приятелях и смешные стихи по любому поводу.
       Мы с Юркой обожали, когда компания собиралась у нас дома, слушать мелодичные украинские песни (а если удавалось, то и анекдоты), крутиться и прыгать среди танцуюших взрослых, всячески беситься. Однажды один из гостей не выдержал наших безобразий и деликатно намекнул мне:
         - А знаешь, я бы на твоём месте уже давно спал.
         На что я ответила вполне в духе бешено популярной тогда книжки "От двух до пяти":
       - А Вы на моём месте не поместитесь!
         Часто вся компания выезжала на природу: зимой катались на лыжах, летом играли в волейбол, мужчины рыбачили, женщины собирали ягоды; осенью все собирали грибы, весной - подснежники и ландыши... И хотя в каждой семье были дети, но они все были какие-то слишком правильные и скучные, и мы с Юркой держались особняком.
       ...Задумываясь о феномене долгожительства родительской компании, я так и не пришла к окончательному выводу – то ли это была удача, то ли заслуга всех её участников, а возможно, вообще, их поколение, чья молодость пришлась на тяжелые военные годы, особенно умело наслаждаться жизнью, как бы компенсируя все пережитые лишения.
       Как бы то ни было, но наши родители жили красиво, вкусно: и работали в полную силу, и отдыхали от души. И нам, своим детям, смогли обеспечить безоблачное детство. Хороший достаток позволял им ни в чём нам не отказывать. Правда, в чём именно, понятия в наших с Юркой семьях расходились.
         Мои родители не отказывали нам с сестрой, в частности, в музыкальном образовании, хотя мы с Ларой вовсе не считали, что "барабанить на этом проклятом пианино" - привилегия. Мой же папа, не теряя надежды, что его музыкальные таланты передадутся с генами потомству, последовательно загонял нас с сестрой в музыкальную школу. Лара, продержавшись до шестого класса, в один прекрасный день просто перестала ходить на занятия. Я же "оттрубила" до конца, проучившись даже не семь, а восемь лет. Дело в том, что, будучи в обычной школе отличницей, в музыкальной я стала... второгодницей (при этом в каждой школе были уверены, что я и в другой успеваю соответственно): провалив экзамен за четвёртый класс и возомнив, что с "музыкалкой" покончено, я уже собралась было заняться гимнастикой или чем-нибудь ещё, но не тут-то было - мама похлопотала, и осенью мне пришлось снова идти в четвёртый класс музыкалки, правда, к другой учительнице, Раисе Михайловне.

       Раиса Михайловна была незаурядной пианисткой, артистической натурой и опытным педагогом. Она нашла ко мне подход: заметив, что у меня попросту нет стимула заниматься, она создала "ансамбль". Конечно, не ансамбль песни и пляски, так громко называется и игра на рояле в четыре руки. Успех нашего с Марианной ансамбля крылся в эффектном репертуаре и в правильном распределении ролей (ей, как трудолюбивой пчёлке, предоставлялась технически более сложная и яркая первая партия, а мне оставалось подстраиваться под неё, что тоже требует особых навыков, чувства ритма и музыкальности). Занятия стали больше похожими на репетиции и незаметно увлекли меня - ведь работать в команде всегда интересней.
      Наше сотрудничество оказалось столь удачным, что вскоре номер включили в концерты, которые школа давала в подшефных воинских частях, на заводах и в колхозах. Гастрольная жизнь нам с Марианной пришлась весьма по вкусу, но был в этой ансамблевой истерии, как водится, и побочный эффект: Марианна подостыла к остальным музыкальным дисциплинам, а я, и раньше не блиставшая прилежанием, окончательно их забросила. Спасало нас то, что учительница сольфеджио и муз.литературы делала скидки нам обеим, как новоявленным местным знаменитостям. Да и от хора нас освободили. Мы же - нахалки - требовали и от Раисы Михайловны уступок: расширения репертуара ансамбля - да не сверх, а в ущерб учебной сольной программе. Однако она была непреклонна:
    - Если не будете заниматься соло,разгоню ансамбль.Проходили уже Тараса Бульбу?Помните: "- Я тебя породил, я тебя и убью!"? То-то.
       В общем, "моя жизнь в искусстве" рутинной, по крайней мере, быть перестала. А с Марианной мы дружили ещё много лет после окончания "музыкалки".
       Юрку тоже пытались приобщить к музыке - ведь это, кроме всего прочего, престижно,- но его хватило лишь на несколько уроков. Не удалось тёте Нине заткнуть его и в какую-либо секцию или кружок. Ну не было у Юрки никаких интересов! Ему отлично удавалась только одна роль – баловня в семье. Я так говорю не потому, что завидовала ему или, наоборот, чувствовала превосходство, мол, какая я вся из себя способная и успешная, а он - ленивый и избалованный любимчик, ничего из себя не представляющий. Вовсе нет. Я всегда принимала своего друга таким, какой он есть, мне даже в голову не приходило анализировать или критиковать его, а тем более пытаться изменить. Я относилась к нему как к данности.
       Сейчас я понимаю, что Юрка рос чересчур заласканный и что безграничная любовь всех домочадцев не приносит хороших плодов в воспитании. Скучно это ребёнку, а ведь именно от скуки творятся многие глупости...
      Порой я завидовала своему другу лишь в одном – что от него не требовали многого. Мне же доставалось за каждую несчастную "четвёрку". Увидев её в дневнике, папа кричал своим могучим баритоном, от которого я трепетала:
       - Ты неуспевающая!
       - Неуспевающие – это двоечники. – робко возражала я.
       - Нет!! Неуспевающие – это те, кто не успевает учиться так, как может! А ты можешь получать только "пять"! И ты должна получать только "пять"! – гремел папа.
       И лишь много лет спустя я оценила папину требовательность: папа воспитывал в нас с сестрой стремление, присущее ему самому в высшей степени, - выкладываться до конца в любом деле, каким бы ни пришлось нам заниматься в жизни, и тем самым превращать это дело в своё.
                         *                              *                         *
       Иногда мне кажется, что как раз Юрка завидовал мне – тому, что у меня есть сестра. Мой друг не раз повторял, как ему здорово, что он единственный ребёнок (ведь тётя Нина рожать больше так и не рискнула), что ему ни с кем не приходится делить родительскую любовь. Но характер его прихотей, с готовностью выполняемых родителями, ясно указывал на испытываемое одиночество - ему хотелось иметь рядом какие-то живые существа. В доме появлялись то экзотические рыбки, то говорящие попугайчики Петя и Маша (собственно, говорящим был только Петя, он скрипуче орал, картавя, как и его хозяин: "Юр-р-рик! Юр-р-рик хор-р-роший!" – и Юрка был в восторге). Впрочем, вся эта живность Юрке быстро надоедала, становясь не более, чем дополнительной заботой для бабы Веры.
                            *                               *                               *

         Нельзя сказать, что после переезда Поворотных мы с Юркой жили от выходного до выходного, от встречи до встречи. Нет, у каждого из нас была своя жизнь, с удачами, трудностями и приключениями, но увидевшись, мы делились всем этим друг с другом, и наше общение было порой тоже приключением. Помню, как мы волновались, примут ли нас в пионеры - со всеми-то нашими грехами, - и упражнялись, стоя перед зеркальным шкафом в моей детской, завязывать пионерский галстук.
          Бывало, Юрка скатывал у меня сочинения, пользуясь тем, что во всех школах учились по одной программе и в городе М. невозможно выявить, что в городе В. сдана точно такая же работа. А однажды, когда им задали свободную тему, он упросил меня надиктовать ему. Я немного поартачилась, - лишь для видимости, поскольку мне и самой стало интересно, - и мы приступили к делу. Наши мамы, зная по опыту, что за подозритель-ной тишиной в детской может скрываться шкода, поочерёдно заглядывали к нам и, довольные увиденным, возвращались в зал.
      Не закончив, я выдохлась и заявила, мол, "я устала, не могу, я вам завтра помогу", на что Юрка твёрдо сказал:
      - Уволю!
      Пришлось напрячься и найти концовку (любопытно, что лет через пятнадцать ситуация повторилась в точности, только на этот раз "увольнять" меня намеревался мой племянник). Я порывалась ещё и исправить ошибки, но Юрка не позволил - дескать, и так его русичка недоумевает, почему свою необычайную грамотность он демонстрирует лишь в сочинениях, а в диктантах она куда-то пропадает.
                           *                                     *                                  *
       Будучи в десятом классе, мы организовывали вечер встречи выпускников. В процессе подготовки стали вспоминать своих одноклассников, по той или иной причине покинувших школу. Кто-то спросил меня о Юрке - не знаю ли я случайно, как он там поживает. И все очень удивились моему ответу, что знаю, и не "случайно", а вижу его почти каждый выходной.
       - Так вы родственники? – спросил Вовка.
       - Как же мы можем быть родственниками, если он украинец, а я – еврейка? – как истинная еврейка ответила я вопросом на вопрос. И, увидев, как смешались ребята, и смутившись сама, т.к. впервые в жизни затронула "национальный вопрос", добавила: - Да и вообще, мы ведь не похожи совершенно. Вы же помните, какой Юрка?
       - Сопливый? – неуверенно угадал-вспомнил Толик.
       - Сопливым он был раньше. - обиделась я за своего друга. – Мы все, и ты в том числе, были тогда сопливыми. Он - белобрысый. Даже брови и ресницы белые. И волосы - прямые. А меня - забыл? - прозвали "Бяшкой" и Анжелой Дэвис. А носы?! Ну ты, Вовка, как скажешь – "родственники"! А поживает Юрка просто классно!
                         *                                    *                                        *
       В возрасте 9-10 лет я, опережая события, начала обозначать нас втроём с Ларой как подростков, на что Лара неизменно тянула издевательски:
       -Ой, смотри-и-те, оно подросток! Ой, умора!
       Лара любила подразнить нас, всякий раз наслаждаясь ожидаемой реакцией, а тогда у неё был как раз период, что разная мелюзга типа нас с Юркой именовалась "оно". Думаю, в такие моменты Юрка не сожалел, что у него нет старшего брата. Кстати, о старшем брате. Через много лет моя дочка - до того, как у неё появилась сестрёнка - не раз умоляла: "Ну пожалуйста, ну родите мне старшего брата! Что вам стоит!".
                         *                               *                               *
      Летом после пятого класса нас с Юркой отправили в "Артек". У меня в связи с этим возникла проблема: там ведь не будет Борисовны, чтобы заплетать в косы мои непокорные кудри, пока я пью утренний чай, роняя в него слёзы при каждом рывке.
       И тогда мама решила вопрос кардинально: косы – долой! Лара, сама недавно отдавшая
дань моде, сделав стрижку, не преминула съязвить:
       - О, и оно туда же! Поду-у-умаешь!
      ... Без тяжелых кос голова моя стала похожа на воздушный шарик - такой же круглой и непривычно лёгкой. Лишь через неделю я приспособилась и больше не наклоняла голову вперёд, чтобы перевесить уже несуществующие косы. Оказалось, что ухаживать за новой причёской, действительно, намного проще, хотя...
      ...Началось с того, что специальную расчёску с редкими зубчиками в международном пионерском лагере "Артек" у меня благополучно... украли в самом начале смены, а так как мои густые жёсткие кудряшки другие расчёски не брали, я до конца смены "причёсывалась" пальцами, моясь под душем или купаясь в море.
       По возвращении домой за меня взялись мама и Борисовна. Я стояла посреди кухни, согнувшись в три погибели над тазом с водой, и, сцепивши зубы, молча переносила мучения, а они в четыре руки ("ансамбль" на мою голову!) без конца намыливали, промывали и расчёсывали мою спутавшуюся отросшую гриву. В процессе мытья мама, не переставая, нахваливала себя за изобретательность, в красках расписывая, во что превратилась бы в таких обстоятельствах моя голова, если бы не её идея со стрижкой. Борисовна, безжалостно выдирая очередной клок моих волос, наконец, не выдержала маминых причитаний и проговорила меланхолично:
      - Ну, так сейчас постригли бы, не ходить же с колтунами...
    Пресловутая стрижка привела и к ещё одной проблеме, сопровождавшей меня чуть ли не до замужества: меня начали принимать за мальчишку. Так что ларино выражение "оно" обрело неожиданный смысл.
         В "Артеке" эта проблема и возникла, а усугубилось дело тем, что всех пионеров там одевали в бесполую форму – шорты, блуза без застёжки, панамка; сандалии или кеды и, разумеется, пионерский галстук. И вот когда я, активистка чёртова, выразила желание участвовать в "танце шашек", готовившемуся к одному мероприятию, мне заявили, что мальчиков не берут ("В джазе только девушки!" ). Пришлось звать девчонок из моей палаты в качестве свидетелей, что я не самозванка. Кто-то из них даже посмеялся, мол, скажи спасибо, что попала не в международную смену, а то тебя с твоей шевелюрой, пухлыми губами да с загаром приняли бы за негритёнка. Я не стала углубляться в тему, дескать, нос всё равно выдал бы меня...
      Непосредственно перед выступлением выяснилось, что в наряд каждой "шашки", кроме чёрных или белых купальника, чешек и балетной пачки, входит бант. А у меня волосы длиной в сантиметр. Вот уж пролила я слёз,пока вожатая колдовала с этим мерзким бантом!
      И всё же в Артеке мне понравилось. Юрка, как обычно, похвалялся, что он (благодаря папиным связям) попал-таки в международную смену и поэтому ходил в трёхдневный поход на Аю-даг. Врал, наверное. А как проверишь? Оставалось парировать:
      - Зато я видела спутник во время репетиции! А ещё – утопленника (парень-девятиклассник из старшего отряда утонул)!
                               *                                     *                                  *
      Случаев, когда меня принимали за пацана, было не счесть, и не могу удержаться, чтобы не описать самый забавный.
       Однажды мы с моей подружкой Иркой, одетые в одинаковые бриджи, гоняли по ближайшим дворам на велосипедах. И тут какие-то дети закричали нам вслед:
       - Жених и невеста, тили-тили-тесто!
       И несмотря на то, что Иркины светлые волосы были отнюдь не заплетены в косички, а подстрижены "под пажа", мы обе даже не усомнились, кого из нас приняли за "жениха".
                         *                                     *                                  *
       Наконец, наступило долгожданное время, когда я всё-таки стала подростком, хотя до того, чтобы сравняться с Ларой, было всё ещё далеко: она вышла замуж! Надо отметить, что регулярные поездки родителей в гости к Поворотным создавали ей идеальные условия для вечеринок и флирта, которые и явились катализатором этого раннего брака, что, впрочем, не помешало ему оказаться счастливым.
       Ларин муж учился вместе с ней в мед.институте, но был приезжим, так что после свадьбы пришёл к нам "примаком".
       В нашей квартире, по выражению Борисовны, произошла "пертурбация": бывшая детская превратилась в спальню для молодых, Борисовне поставили небольшой диванчик на кухне, а меня выселили спать в проходной зал. В углу родительской спальни (!) поставили крошечный столик из-под телевизора, над ним повесили бра и полочку для моих учебников – и получился "кабинет". На дверях спален установили задвижки, чтобы "обеспечить неприкосновенность личной жизни", как с сарказмом выразился дядя Миша.
       Вскоре – слишком быстро - эта самая личная жизнь "принесла плоды" - у молодых родился сын. Вот тогда и произошло это.
       ...Была новогодняя ночь. Поворотные, как обычно в праздники, ещё с утра приехали к нам. Но на сей раз, прежде чем они вместе с моими родителями ушли в гости, мама с тётей Ниной и, само собой, с Лариным мужем привезли Лару с сыном из роддома.
       Затем старшие, переодевшись и надавав молодым советов, удалились. Начинающие родители с младенцем закрылись в своей комнате, снова ставшей в некотором роде детской, - и затихли. Борисовна уединилась у себя на кухне. А мы с Юркой оказались предоставлены сами себе.
       Мы, как бывало прежде, выскочили в подъезд, взорвали пару хлопушек и сожгли несколько бенгальских огней. Ощущение праздника не приходило. Его заглушало хоть и не обсуждаемое нами, но явное волнение от сознания, что совсем рядом с нами находится молодая пара со своим новорожденным сыном. Всё сопутствующее и, главное, предшествующее таинству рождения новой жизни, будоражило наши юные умы. Что происходит сейчас в "детской"? Любуются ли они на спящего ребёнка, стоя в обнимку у кроватки? Или спят, утомлённые впечатлениями длинного дня? Или...?
       Мы с Юркой вернулись в квартиру.
       Вот тут-то и выяснилось, насколько я отстала от Юрки в развитии. Надо заметить, что Юрка заметно перерос меня и возмужал, начал бриться, в общем, выглядел уже как парень. В этот вечер он был одет в прекрасно сшитый костюм, увенчанный бабочкой (!), и шикарные туфли. Однако изменения в его внешности проходили мимо моего сознания, застрявшего в детских представлениях о дружбе, лишенной половых признаков и различий.
       Это было тем более естественным, что я к своим пятнадцати годам всё ещё была худенькой, угловатой и не оформившейся девочкой (расцвести и, по словам одного моего родственника, "округлиться" мне предстояло лишь будущим летом), и внутренняя моя сущность соответствовала физическому развитию. Я по-прежнему играла с дворовыми ребятами в футбол - и считалась неплохим вратарём, карабкалась на спор по пожарной лестнице, играла и в "Американку" – что-то вроде волейбола, с сеткой и двумя командами по обе её стороны, но мяч полагалось передавать, отбивая от земли. А т.к. двор был заасфальтирован, то на экзамены за восьмой класс я являлась с разбитыми коленками, которые не удавалось скрыть под обязательными капроновыми чулками. Зимой я скатывалась на лыжах с самых крутых гор наравне с мальчишками и даже с мужчинами из родительской компании. Летом лезла в море, невзирая на любой шторм. До этой злополучной ночи мы с Юркой, бывало, состязались на равных в храбрости и ловкости; был даже период, когда мы оба увлекались стрельбой из лука, который дядя Миша привёз Юрке из какой-то заграничной поездки. Все знакомые мальчишки воспринимали меня как своего парня, товарища, и меня это всё ещё не раздражало. А тут...
         Я повела себя вполне в стиле маленькой девочки, оставшейся без присмотра: прокралась в пустующую родительскую спальню и стала напяливать на себя все подряд мамины бусы. Юрка, задержавшись в смежном зале, тем временем зажёг на ёлке гирлянды, включил негромкую музыку, затем, исследовав содержимое бара, наполнил рюмочки... ромом и пригласил меня выпить за Новый год, подав пример. Не желая отстать от него, я опустошила свою, он налил ещё...
      Повеселев, я вернулась в спальню и, надушившись маминой любимой "Красной Москвой", перешла к внушительной коллекции брошек - начала пристёгивать одну за другой на своё нарядное платье. Мне было видно через зеркало, как слегка осоловевший Юрка на этот раз последовал за мной, сел на край кровати и, откинувшись назад и подперев голову рукой, молча наблюдал за моим превращением в новогоднюю ёлку. Когда мамина шкатулка опустела, я повернулась к Юрке и, отзываясь на его зовущий жест, приблизилась к кровати, кривляясь и пританцовывая под музыку.
      Юркина реакция на эту клоунаду стала для меня жутким сюрпризом: он неожиданно и резко дёрнул меня за руку, так что я кулём упала рядом с ним поперёк кровати. Тяжёлая масса бус при этом съехала мне на шею и разметалась по лицу, мешая дышать. Не давая мне опомниться, Юрка навалился сверху, сопя и что-то бормоча. Брошки под давлением его тела, показавшегося каким-то твёрдым, будто деревянным, впились в рёбра. Пару долгих секунд я инстинктивно боролась, вырываясь из Юркиных цепких рук. Однако внезапно разобрала в его лепете слова "...научу тебя новым приёмчикам..." – и словно молния пронзила меня: о нет, это вовсе не та борьба, которой мы не раз занимались прежде, это нечто совсем другое! Я была настолько ошеломлена, что выскользнув, наконец, из-под Юрки, даже не дала ему пощёчину, как это делают в кино, а вскочила и буквально отпрыгнула к шкафу. Юрка, напуганный, казалось, не меньше меня, рывком подскочил с кровати и выбежал из комнаты, подозрительно скрючившись.
    Не знаю, что он делал и где был до утра - остаток ночи я провела в спальне родителей, закрывшись на спасительную задвижку и улёгшись в мамину постель прямо в одежде. Почему-то я боялась даже пошевелиться.
      Под утро, услышав осторожное щёлканье ключа во входной двери, означавшее, что предки вернулись с вечеринки, я быстренько поснимала и положила по местам мамины украшения и успела отпереть дверь спальни прежде, чем проницательная мама обнаружила бы её запертой.
       После того, как мама устроила ночлег для Поворотных в зале, они с папой тоже улеглись. Рядом с мамой я, наконец, погрузилась в беспокойный сон.
       Днём наши родители, отоспавшись и полюбовавшись на мирно спящего внука, ушли догуливать и доедать - и вернулись только к вечеру. Вскоре Поворотные уехали. Никто из взрослых даже не заметил, что мы с Юркой сторонимся друг друга.
      Ещё несколько недель мы оба под разными предлогами избегали воскресных поездок родителей, но потом наши встречи возобновились. Мы просто соскучились друг по другу, а то недоразумение, что случилось под Новый год, по-моему, нам обоим хотелось забыть, как будто его и не было.
      Но всё же были и, можно сказать, положительные последствия драматической новогодней ночи: благодаря Юркиному жестокому уроку я осознала, пусть и с опозданием, свою принадлежность к женскому полу, а также на своей шкуре познала банальную истину, что быть девушкой означает быть привлекательной и уязвимой одновременно. И ещё одну вещь поняла я тогда: алкоголь, раскрепощая человека, выпускает из него все желания и эмоции, которые воля удерживала внутри, и открывает тем самым миру истинную личность – и эта личность может оказаться и хуже, и лучше, чем виделась ранее. Может быть, именно из-за этого непьющие люди всегда вызывали подозрение на Руси: что они пытаются скрыть?
                         *                            *                            *
       На следующий год мы с Юркой заканчивали школу.
       В кругу родителей - интеллигентов в первом поколении - естественным было дать детям высшее образование. При этом мои родители не допускали и мысли о моём отъезде на учёбу в другой город, мотивируя это пятым пунктом, но подразумевая также и мою беспомощность в быту. Юркины же родители, несмотря на его такую же "самостоятельность" и ставшую заметной даже тёте Нине склонность к разгулу, отправили его в столичный Минск. Как выяснилось позже, они имели дальний прицел, связанный с дальнейшим карьерным ростом дяди Миши.
         И в самом деле, не успел Юрка поступить в один из Минских технических ВУЗов, как дядя Миша получил новое назначение: он стал зам.председателя Госплана Белоруссии!
       ...Новое жилище Поворотных сразило нас наповал – подъезд со стеклянными дверями, зеркальными стенами и экзотическими растениями в кадках; лифт, такой просторный, шикарный и... чистый; в квартире четыре огромные комнаты, выкрашенные каждая в свой пастельный цвет, но стены не гладкие, а как бы пузырящиеся; и – апофеоз! - биде в ванной! И это в самом начале семидесятых годов! Мы не только никогда такого не видели – мы и не подозревали, что такое бывает. Мама, обладавшая врождённым безупречным вкусом, но почему-то всегда старавшаяся подражать тёте Нине и в манерах, и в одежде, и в интерьере, поняла в этот день, что всё бесполезно: тако-о-ое - недостижимо! Но зависти не было и в помине, мы радовались за своих друзей и от души желали им благоденствия в новом доме.
       Кто мог подумать тогда, что тетё Нине оставалось жить считаные месяцы!
       ...Она давно уже была на инвалидности из-за "порога сердца". Всё так же прекрасны были роскошные, вьющиеся крупными локонами, светло-русые волосы. В молодые годы тётя Нина укладывала их короной, но и элегантная стрижка, которую она сделала,"откликнувшись на крик моды", не только не портила её, а, наоборот, молодила. Аккуратный носик был так же прям, белые ровные зубы так же блестели,... но кожа у её висков сложилась в крохотные веера морщинок и начала отдавать голубизной, пальцы заметно дрожали, хотя ничего тяжелее вилки в руки она не брала. Последние годы тётя Нина всё чаще и дольше лежала в больнице, слабела на глазах - выезжая на природу, проводила время полулёжа в шезлонге, - и всё-таки её смерть была такой неожиданной и несправедливой!
    Так, за два дня до своего восемнадцатилетия, Юрка остался сиротой.
                        *                            *                            *
    Со времени переезда Поворотных в столицу мы не могли видеться каждую неделю, как прежде – расстояние стало гораздо больше и поездки довольно утомительны, - а после смерти тёти Нины эти визиты почти совсем прекратились. Лишь папа встречался с дядей Мишей во время командировок в министерство, и таким образом, семейная дружба превратилась в мужскую.
    Не прошло и года, когда я случайно услышала, как мама возмущается дяди Мишиным предательством. Крайне заинтересованная, я посчитала, что дело наверняка касается и моего друга - и я вправе нарушить один из неписанных семейных принципов... Грубо говоря, я осталась подслушивать у двери.
      По ответной реплике папы мне стало ясно, что у дяди Миши "кто-то появился". Мой молчаливый папа при необходимости умел быть весьма убедительным и сейчас, пытаясь оправдать своего друга, а заодно и весь сильный пол, он горячо утверждал:
    - Мужчине гораздо сложнее, чем женщине, одному справляться с бытовыми вопросами и растить ребёнка, тем более такого проблемного, как Юрка.
      Мама на это резонно возражала:
      - Какие   могут быть бытовые вопросы при министерском снабжении и наличии верной бабы Веры?
      - Согласен, баба Вера с домашней работой всегда управлялась отлично. Но, - с нажимом произнёс папа, - под Нининым руководством... И потом, Юрка требует внимания.
      - Юра уже не ребёнок! - запротестовала мама.
      "Ага, -подумала я в этот момент, - как участвовать в их беседе, так я ребёнок, а как расти без мамы, так мой ровесник Юрка уже не ребёнок! ". Правда, мама и сама внезапно спохватилась и, всхлипнув, протянула:
      - Хотя, ему, конечно, очень не хватает матери. А баба Вера старенькая уже, тяжело ей...
    - Ну вот, - подытожил папа, - ты сама сказала, что в доме должна быть хозяйка, а раз Нину не воскресить, то... нужна другая Нина – и Миша её нашёл. К тому же у Нины Васильевны тоже есть сын, ненамного младше Юры, будет ему как бы братом или, по крайней мере, другом...
    - Ты прав только в одном: что Нину не воскресить... а что это там за тень за дверью?!
      Тут я, конечно, сбежала, и родительский диалог остался недослушанным. Впрочем, главное-то я уловила: у Юрки скоро появится мачеха. И мне предстояло познакомиться с ней даже раньше родителей.
                            *                         *                         *
       Годовщина со дня смерти тёти Нины пришлась на будний день. Мама не смогла пропустить работу и, учитывая, что следом за поминальным днём наступит день рождения моего друга, отправила вместе с папой меня.
      По прибытии в квартиру Поворотных мне сразу бросилась в глаза резко поредевшая вереница хрустальных ваз в серванте. На мой довольно-таки бестактный вопрос о том, куда они подевались, Юрка небрежно обронил:
      - Разбились, - и сменил тему.
      Наутро после поминок папа уехал домой, я же осталась на Юркин "день варенья". Сам именинник с утра убежал в институт, дядя Миша ушёл на работу, а я подключилась к бабе Вере в её домашних хлопотах.
       В беседе с ней и выяснилась причина пропажи не только ваз, но и многих других вещей - ценных книг, например, - недостачу которых я и не заметила: Юрка их... пропил. Открытие было не из приятных, хотя преданая няня и в этих обстоятельствах нашла оправдание своему любимцу: так, по её мнению, он выражал протест против связи и грядущей женитьбы своего отца.
       Результат нашего тяжёлого разговора, сдобренного воспоминаниями о тёте Нине, был плачевный: измученное сердце старой няни не выдержало, и она внезапно потеряла сознание. Врач прибывшей по моему вызову "скорой" сразу поставил впоследствии подтвердившийся диагноз – инфаркт. Санитары опасались повредить больной, перекладывая её на носилки - в лифте, хоть и просторном, с ними было бы не развернуться, - и снесли её прямо в одеяле.
       Из больницы я позвонила Поворотным. Дядя Миша, уже вернувшийся с работы и, к полному своему недоумению, заставший квартиру необитаемой, испытал, как мне показалось, даже некоторое облегчение, услышав тревожную новость: хоть какая-то ясность. Я же, потрясённая случившимся и погружённая в мрачные мысли, долго блуждала по чужому городу со свёрнутым одеялом в руках... А когда вернулась в дом Поворотных, дверь мне открыла незнакомая высокая женщина.
      - Извините... – пробормотала я, решив, что ошиблась квартирой, и отступила было, однако она решительным жестом протянула мне руку:
      - Вы Ира? А я Нина Васильевна. Будем знакомы. – Я растерянно подала ей свою, и она, крепко её пожав, не выпустила, пока чуть ли не втащила меня внутрь.
      Таким образом, я продолжила подготовку к приёму гостей уже под руководством будущей Юркиной мачехи. И хотя её приход был обусловлен ситуацией – нельзя же сорвать "бедному сиротке" день рождения, - тем не менее было что-то циничное в её появлении в этом доме на другой день после годовщины, в её хозяйничайнии на этой кухне, в использовании продуктов, загодя припасённых на оба мероприятия сразу.
      Несомненно, размышляла я, бестолково крутясь по кухне и, кажется, больше мешая, чем помогая Нине Васильевне, эта женщина – полная противоположность тёте Нине. Всё, чем Юркина мама притягивала к себе - обаяние, такт, тихий мелодичный голос, какое-то нежное спокойствие, - у Нины Васильевны отсутствовало напрочь. Перед моими глазами так и стояли кадры любительской съёмки, увиденные накануне: тётя Нина, со своей несравненной, чуть грустной улыбкой, садится на диван, грациозно скрестив ноги; медленно, плавно поднимает руку и поправляет белокурые локоны... Эта же так называемая Нина (нет, не могу называть её Ниной, пусть будет - Н.В.), предстала передо мной крупной мужеподобной бабой; дурацкие кудельки "химии" лишь подчёркивали грубые черты "лошадиного" лица, а дорогой импортный костюм и нарядная блузка - резкие, чересчур уверенные движения. Нет, Н. В. не была уродиной, но и привлекательной её уж никак нельзя было назвать. Удивительно, насколько бесполезен блат, если у женщины нет ни природного вкуса, ни душевной красоты. Наверное, дядя Миша выбрал Н.В. по принципу "от противного", решила было я, но сразу же отвергла эту мысль, т.к. до меня дошло: выбор-то делал не он, а она, Н.В.!
       Между тем, она с безуспешно разыгрываемой непринуждённостью пыталась вызвать меня на разговор, подбрасывая нейтральные темы вроде учёбы, проведения досуга и т. д., но хорошее воспитание, не позволявшее мне проявить сразу возникшую недружелюбность и даже враждебнось, всё же не смогло заставить поддержать беседу. Вскоре я удалилась из кухни под предлогом необходимости уборки квартиры - и пошла искать Юрку.
      Он сидел в своей комнате в рабочем кресле у стола, но ничего не делал. Просто смотрел невидящим взглядом в окно. Я тоже уселась - на диван за его спиной - и мы долго молчали вместе...
    ... А назавтра собрались гости - одиннадцать парней! Юрка в своём репертуаре: бросил меня, несчастную провинциалку, на произвол "цельной футбольной команды"! Однако, судя по всему, неловкость почувствовала я одна, да и то ненадолго. Пользуясь тем, что парни, казалось, не обращали на меня никакого внимания:пили, ели, болтали, острили, пели под гитару, - я весь вечер провела в непривычной для себя роли наблюдателя. Оставалось лишь догадываться, как моё присутствие отразилось на обстановке; ну разве что анекдоты, види-мо, выбирались с поправкой на него.
       Юркино настроение весь вечер колебалось от угрюмой мрачности до деланной бесшабашности.
       После чая с именинным тортом, когда до моего поезда оставалось более трёх часов, вся компания отправилась гулять. Чтобы не оставаться наедине с дядей Мишей и Н.В., я присоединилась к ребятам, захватив свой дорожный портфель. Мы медленно продвигались по направлению к вокзалу, т.к. парни (намеренно шокируя меня или игнорируя - в любом случае ощущения были не из приятных) делали в каждом скверике привал, забираясь ногами на мокрые после дождя лавочки, усаживаясь на спинки и подкрепляясь из бутылок, стянутых со стола. Мой портфель как эстафетная палочка передавался от одного к другому, сопровождаемый дурацкими прибаутками, и это действо лишь с большой натяжкой можно было назвать проявлением внимания к единственной в компании девушке.
      Продрогшая, в промокших туфлях, я плелась среди них, неся куда более тяжкий груз, чем какой-то портфель - тяжесть на сердце. Фарс Юркиного дня рождения; вид самого именинника, не сумевшего скрыть свою подавленность, сколько бы он ни хорохорился; вся атмосфера нынешнего визита в столицу – всё это было слишком для меня тогдашней, ещё не закалённой бедами. За эти три дня я столкнулась со столькими проявлениями лицемерия, лжи и неискренности, сколько не видела во всю предыдущую жизнь. Я устала от жалости к Юрке и бабе Вере, устала разгадывать подтекст разговоров и действий и уже не могла дождаться той минуты, когда поезд унесёт меня в нормальный, привычный мир.
      Вспоминая этот мучительный вечер, я несколько месяцев пребывала в заблуждении, что столичные парни совсем не умеют общаться с девушками ("Золотая молодежь, называется" - фыркала я, делясь впечатлениями с Галкой). Однако последующие события вернули меня на грешную землю -да ещё какую грешную!..
    ...Мы ведь не связывались с Юркой помимо родителей, как вдруг однажды он позвонил мне по телефону. Моё удивление этому факту переросло в ошеломление, когда он поведал мне его причину: оказывается, Юрка подхватил тр..., ну, вен.заболевание такое, и отец, воспользовавшись старыми связями, упрятал его в вен.диспансер в нашем городе - подальше от позора. Да-а-а, мне-то казалось, что Юрка "думает только об выпить", а с девушками он неопытный и скромный! Хотя, то ж с девушками, медленно соображала я, тр... от них не подцепишь...
      Юрка нарушил инкогнито, требуемое отцом, будучи не в силах преодолеть искушение произвести на меня убийственное впечатле-ние рассказами о своих "подвигах". Несмотря на вполне взрослую болезнь, было в его поведении что-то от прежнего маленького маль-чика, бравирующего следами от уколов...
       Баба Вера до этих событий не дожила - она умерла через месяц после инфаркта, так и не выйдя из больницы. Возможно, именно эта потеря и заставила Юрку окончательно "слететь с катушек"?
      Так или иначе, но вскоре его отчислили из института за неуспеваемость и призвали в армию.
    Из двух лет Юркиной службы (разумеется, не на Дальнем востоке, а в Чехословакии), в течение которых мы изредка обменивались короткими письмами, пол-года я провела в Минске -на преддипломной практике. Затем переписка прекратилась: я закончила ВУЗ и углубилась в личную жизнь; надолго и далеко уезжала из дома. О Юрке периодически получала известия через родителей: вот он демобилизовался, вот восстановился в институте, вот, наконец, закончил его, начал работать в МВД (!) и... собрался жениться. Я нисколько не удивилась, когда узнала, что его избранницу зовут Ниной.
                     *                                  *                               *
      На свадьбу я прибыла вместе с родителями, оставив двухлетнюю дочь на попечение Борисовны. Мой муж к тому времени "объелся груш".
       ...Не знаю, что Юрка наплёл своей невесте, но встретила она меня настороженно. Мне же Нина понравилась сразу и навсегда.
       Даже подвенечный наряд, делающий чудеса с любой невестой, не смог превратить Нину в неотразимую красавицу, но что-то ангельское было в её взгляде - невинность мадонны -невинность, происходящая не от неведения, а от чистоты души. Когда же взгляд её обращался к Юрке, в нём непостижимым образом смешивались страсть влюблённой женщины и материнская нежность. Ни до, ни после знакомства с Ниной я не встречала подобных людей. Поразительно, как её кротость, смиренная покорность судьбе совмещались с достоинством и совершенно земным умением вести дом, а главное, усмирять губительные порывы её беспутного мужа.
       Не могу сказать о себе, что в те времена умела с первого взгляда распознавать людей - ко мне это пришло позже ( у меня, как вы заметили, вообще позднее развитие), - но тогда, прямо на свадьбе, я не смогла удержаться и воскликнула:
       - Ай да Юрка, где ж ты такую нашёл!?
       Вопрос был риторический - ясно, что жених во время свадьбы не располагает временем на задушевный разговор (сказать откровенно, я тоже была весьма занята в тот вечер: у меня возник скоротечный флирт с молоденьким красавчиком, братом подруги невесты, начавшийся со страстного танго и увенчавшийся страстными объятиями и поцелуями в укромном уголке). Однако впоследствии я услышала незатейливую историю любви уже от Нины.
         Я тогда зачастила в Минск в командировки, каждый раз навещая Поворотных. Нина, с присущим ей здравым смыслом, правильно оценила наши с Юркой дружеские отношения как не представляющие угрозы их супружеским - и мы с ней скоро и как-то очень естественно сблизились.
          В один из моих визитов она и поведала мне, что жила вместе с родителями и сестрой в том же элитном доме, что и Поворотные, и, встретившись однажды с Юркой, больше с ним не рассталась. Как будто про них писал классик: "...она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним". И действительно, Нинины душевные качества просто требовали приложения, ей нужен был кто-то, нуждающийся в тепле, ежечасном служении – и Юрка был идеальной кандидатурой. У него же, в свою очередь, при всей взбалмошности хватило ума и сердца оценить всё то, что Нина готова была ему дать.
       Сознавал он это или нет, но с Ниной Юрка снова стал избалованным ребёнком, требующим постоянного внимания и опеки. С годами изменился лишь характер его капризов и причуд - от невинных до вполне "винных". Однако для Нины даже с рождением детей Юрка оставался "первенцем".
       Я забежала вперёд, а ведь был ещё один момент на Юркиной и Нининой свадьбе, врезавшийся мне в память: Н. В., уже в качестве дяди Мишиной жены, под музыку твиста лихо отплясывающая канкан (!) - и моя мама, в ужасе наблюдающая эту картину.
                           *                                     *                                  *
       Дядя Миша вскоре после рождения внука, названного, разумеется, в его честь, убыл вместе с женой в одну из арабских стран - консультантом по экономическим вопросам. Это был весьма элегантный способ отправки на пенсию, видимо, принятый в высоких сферах. Незадолго до отъезда он выхлопотал молодой семье 2-хкомнатную квартиру.
       Юрка продолжал работать в технической службе МВД, Нина, закончившая исторический факультет университета, устроилась экскурсоводом в музей II (или третьего?) Съезда ВКПб. Со стороны казалось, что их жизнь устаканилась, и это было бы так, если бы не Юркины запои. Требовался глаз да глаз, чтобы он не наделал глупостей. Никогда не забуду, как однажды, приехав по делам в Минск, узнала, что Нина лежит в больнице, и пошла её там навестить. И тут выясняется, что, зная Юрку, всю домашнюю кассу она хранит... в палате под подушкой. Мне это сперва показалось диким, но после минутного размышления я мысленно восхитилась её находчивостью и выдержкой.
             *                                        *                                    *
       Однажды я была в Минске в очередной командировке. Переделав свои дела, вечером я, как обычно, приехала навестить друзей.
       Юрка, обрадовавшийся, по-моему, не столько мне самой, сколько поводу, предоставленному моим визитом, достал из загашника "бутылочку сухи". Маленький Миша был сильно простужен - он рос, как и его папа, болезненным. С завязанным горлом и ватками в ушах он понуро сидел за столом на кухне, не особо прислушиваясь к нашим взрослым разговорам, и без аппетита ковырял "царский ужин" - так Борисовна, а вслед за ней и все мы, называли картошку в мундирах с селёдкой. Оживился он лишь тогда, когда к чаю был подан принесённый мною торт.
       После ужина, пока мы с Юркой убирались на кухне, Нина ловко и привычно проделала сыну лечебные процедуры - поставила горчичники, закапала капли в уши и напоила горячим молоком. Уложив Мишутку спать, Нина выгнала Юрку курить на балкон ( мы обе и не заметили, как и когда он, связавший нас знакомством, превратился в третьего лишнего). Однако привычная болтовня "о своём, о девичьем" обернулась серьёзным разговором: Нина сообщила, что беременна.
       - Сделаешь аборт? - не сомневаясь в ответе, спросила я. И тут она в который раз поразила меня:
       - Нет, буду рожать, - и с улыбкой Моны Лизы добавила, - тебя догонять.
       - Ну, да, - признала я, - у меня двое детей. Но ты ведь знаешь, что мой второй муж взял меня с ребёнком, будучи холостяком. И, видя его трепетное отношение к дочери, душевную щедрость, надёжность, я родила от него ребёнка, несмотря на протесты моих родителей. При этом немало моих замужних подруг завидуют мне, т.к. не решаются на второго ребёнка, не веря в перспективы своего брака. А ты? Что ты думаешь себе? Разве на Юрку можно положиться? Разве мало тебе хлопот с ним и с Мишуткой?
    Нина помолчала, прежде чем облечь в слова свою выношенную позицию:
      - Я сознаю, - начала она ровным тоном экскурсовода, отстранённо и заинтересованно одновременно, - что мы живём в такое время, когда большинство мужчин воспитывают чужих детей...
      - Верно подмечено и красиво сформулировано! – вставила я. А Нина продолжала:
      - ... Я прекрасно знаю, чего стоит мой муж, и готова к любому повороту событий. Однако я предпочитаю, чтобы даже в случае развода Мишутка не остался одиноким, ведь если я расстанусь с Юрой, замуж больше не выйду.
      - Почему одиноким - он же будет с тобой? - всё ещё не врубалась я. При этом вопреки принятому мнению, что в памяти остаётся окончание фразы, я среагировала на предыдущие слова - или просто то, что Нина однолюбка, не подлежало сомнению?
       - Пойми, - терпеливо втолковывала Нина, - человек нуждается в родной душе помимо родителей. Но лишь родители могут - а значит, обязаны - об этом позаботиться. Вот смотри: когда ты принимала решение о втором ребёнке, ты ведь брала в расчёт не только себя и мужа? Может, ты и не сознавала этого, но учла и интересы своей старшенькой.
      - Как это - не сознавала! - возмутилась я. - Когда я спорила с родителями на эту тему, то привела неотразимый аргумент "за": я не меньше них пекусь о благе их внучки и рожу ей брата или сестру, чтобы у неё был кто-то близкий, даже когда нас с мужем не станет. А насчёт их опасений, что она будет обделена любовью отчима по сравнению с его родным ребёнком, я ответила, что всеми силами постараюсь сбалансировать их отношения. В конце концов, это обязанность любой матери семейства. Ведь даже во вполне благополучных семьях, где и отец, и мать родные, нередки случаи, когда отец явно предпочитает одного ребёнка другому - и матери приходится улаживать конфликты, запрятав свои личные предпочтения подальше.
      - Так ты ж всё понимаешь! - обрадовалась Нина. - Вот я и думаю прежде всего о ребёнке. А Юрка... ну что Юрка... Ты ж его знаешь... И всё же папа он хороший, Мишутка очень привязан к нему, а для меня это самое важное.
      - А ты, ты сама как же? - не унималась я.- От Юрки помощи не дождёшься, скорее наоборот. Справишься с тремя-то?
      - А куда я денусь? - логично отвечала она. - В крайнем случае родители подключатся.
Они пока, слава Б-гу, способны помочь и физически, и материально. А ещё, скажу тебе честно, - добавила она с лукавой улыбкой, - я всё же думаю, что и Юрка никуда от меня не денется. Не такой уж он безнадёжный. Он ценит меня и наш дом, любит нашего сына - как умеет, конечно.
      - Да, тут ты права на 100 процентов, - согласилась я, - я имею в виду, что надо быть полным идиотом, чтобы бросить такого ангела, как ты. А Юрка, хоть и оболтус порядочный, но не идиот.
       - Ну уж, ангел, - смутилась Нина. Она, так же как и я в течение всего разговора, уловила именно середину фразы.
             *                                     *                                  *
       Через положенный срок у Мишутки появилась сестрёнка. Отныне я не содрогалась каждый раз, получая к празднику поздравительную открытку от Поворотных - ведь раньше они были подписаны так же, как когда-то получаемые моими родителями, разве что в другом порядке: Юра, Нина, Миша Поворотные, - а теперь к ним добавилось новое имя. Леночка.
             *                                     *                                  *
       Прошло ещё несколько лет.
       В Юркиной семье особых событий не произошло. Белоголовые детки росли, Нина воевала с их болячками и с Юркиными взбрыками. Один из запоев чуть не убил моего друга; ему было настолько плохо, что он не на шутку испугался и бросил пить - к сожалению, лишь на время.
       Дядя Миша вернулся из-за рубежа, ушёл на пенсию и вскоре развёлся с Ниной Васильевной. Как нам стало известно, её сын, тот самый, который, по папиным данным, предназначался Юрке в друзья и чуть ли не в братья, покончил с собой.
      У меня же настал страшный период потерь: первой умерла моя единственная и любимая сестра, с которой мы не только сравнялись в последние годы - обе стали замужние детные дамы, но я даже обогнала её - по количеству детей.
    Затем ушли один за другим родители, обожаемые дедушка с бабушкой ( в таком вот противоестественном порядке). Борисовна, перевыполнив свой долг по отношению к нашей семье, вернулась на Украину, как говорится, доживать свой век – но она, действительно, прожила целый век!
      А мы с мужем засобирались на историческую родину. Как возникло такое решение и что нас ждало в Израиле - это долгий и отдельный рассказ. Я же пишу о Юрке? Так вот.
      В первые годы репатриации мы вели с Поворотными переписку - от них писала, разумеется, Нина.
      Мы "съедали положенную каждому оле порцию дерьма", другими словами, упирались, чтобы выжить, выучить дочек - и не потерять при этом здоровье, веру в себя и человеческое достоинство. Плакаться в письмах друзьям не хотелось, а порадовать их долгие годы было нечем. Письма становились всё более редкими, и незаметно связь прервалась совсем.
       Я никогда не забывала о Поворотных. Однако к моменту, когда мы встали на ноги и смогли себе позволить позвонить за границу, прошло слишком много времени после последней весточки. Получалось вроде как-то неудобно внезапно возникнуть снова и спросить, как ни в чём ни бывало, как дела. Я ждала подходящего случая - и он представился: Юркин юбилей, 50-илетие.
       Это был будний день, поэтому я начала набирать Юркин номер после семи вечера. Телефон не отвечал. Мне не пришло в голову, что, возможно, Поворотные переехали или поменяли номер телефона. В полной уверенности, что на глобальные жизненные перемены из наших двух семей способна лишь моя, я упорно повторяла набор каждые четверть часа, и, наконец, уже в одиннадцатом часу мне ответил незабытый женский голос.
       - Ниночка? Здравствуй! – весело завопила я, вся в предвкушении приятного сюрприза, подготовленного для друга детства. - Это Ира, из Израиля!
       - Здравствуй, дорогая! Как я рада тебя слышать!
       - Ну, а где там именинник, почему не он берёт трубку? - всё тем же бодрым тоном продолжала я.
      - А его нет... - в голосе Нины появилась некоторая   растерянность.
      - Где же он? - недоумённо спросила я ("Неужели, - думаю, - человека поставили на дежурство в собственный день рождения?" ).
       - Ирочка, Юры нет... совсем. Он умер. Уже шесть лет назад.

      - О... - только и смогла пролепетать я потрясённо (а в голове бешено заметались мысли: "Боже мой, это сколько же лет мы не общались! Скотина я! А Юрка... бедняга... Как же теперь Нина?... А дети?" ).
         Нина молчала.
         У меня вырвался вроде бы уместный вопрос:
         -Отчего?
         -А как ты думаешь? - Я услышала в её голосе горькую усмешку и почему-то смутилась.
       Мы снова помолчали. Затем Нина сказала:
       -А мы вот только что вернулись от Михаила Фёдоровича - отмечали Юрин юбилей... Ну, то есть, поминали его... Спасибо, что тоже не забываешь...
       "Ничего себе, не забываю - столько лет не отзывалась! А она-"спасибо"! Ну что за человек, право! Своей благодарностью, искренней, как всё, что она говорит и делает, способна пристыдить так, как другой сотней упрёков не сможет. Да она и не умеет высказывать претензии. Ангел, да и только". Вслух же я спросила:
       - А как вы?
       - Мы в порядке. Уже пережили. Вначале, правда, было очень тяжело, особенно Мишеньке. Знаешь, он ведь так и не перерос, остался болезненным... А вы? Что у вас? Девочки, небось, уже взрослые?
       Ну, вот, как всегда! Переводит разговор на других. Тем не менее, я испытала облегчение, что могу сменить тему и осмыслить жуткую новость позже, наедине с собой (я с болью осознала, что новостью это было лишь для меня).
                   *                                     *                                        *
       Вот и закончился рассказ о моём друге детства.
       Нина, оставшись вдовой с двумя детьми-школьниками, так и не вышла больше замуж, однако с помощью своих родителей и дяди Миши смогла дать детям высшее образование. Но, самое главное, она отдаёт им всю свою нерастраченную (или бездонную?) душу. Её нынешняя должность также подстать её характеру: работая в Архиве ВОВ она помогает представителям немногочисленной и постоянно убывающей когорты ветеранов документально восстановить их героическое прошлое и получить за это хоть какие-то крохи от государства.