Архив

В полуденном краю, в раю Иеронима Босха,
где тени от дерев, как парус в штиль, легки и плоски,
где даже нагота проста и свята, словно пламя,
среди цветов и птиц — гляди! — Господь стоит меж нами.
Мы будем жить. Мы здесь с тобой, рыжеволосый ангел,
внимая тишине, раскачиваясь над веками,
в два голоса поём, в две немоты молчим смятенно:
весь мир принадлежит лишь нам — лишь до грехопаденья.

В полуночном пруду, в аду Иеронима Босха,
не тает синий лёд, да время каплет чёрным воском.
И музыка звучит пронзительна и зла, как стрелы,
стараясь заглушить стенания души и тела.
Гляди в хрустальный шар, пророчествуй навзрыд, бескрыло;
твой невесёлый дар уже лишён любви и силы —
так, вырвавшись из рук, холодным камнем булькнув в воду,
тьма замыкает круг, стирает имена и годы.

А посреди — пейзаж: скалистый холм, народ, повозки.
На заднем плане — стражник тянется за папироской.
И бюргеры спешат, откушав свой всегдашний кофий,
успеть в передний ряд толпы, стоящей на Голгофе.
О, как нам невтерпёж, под небом цвета тёмной охры,
за здорово живёшь в историю войти, и по хрен
что ад и рай в кресте, как запад и восток — едины,
размахом бледных рук слиянны обе половины…

Когда-нибудь, mon ange, ребёнком наигравшись за день,
сей мир прекрасный наш захлопнется легко, как складень,
с закатной высоты отплачут золотые трубы,
и тихая латынь припорошит сухие губы —
те, тонкие, твои, что слаще и алей черешен,
с которых я слова сцеловывал, бывало, грешен…
В тот час, когда зарю, как киноварь, плеснут по доскам,
кого благодарю — и сам не знаю — Бога ль, Босха?