Архив

Как Осирис стремился к пупку Исиды,
как Младенца потянет к сосцам Марии,
так ведёт неведомая планида
флот Антония в гавань Александрии.
И несутся наперегонки триремы,
и сияют надраенной бронзой ростры,
и седой триумвир, подгоняя время,
племенным жеребцом раздувает ноздри.

А на пристани людно, и шумно пахнет
рыбой, ладаном, маслом, вином, корицей,
и в прозрачных одеждах, красна, как яхонт,
величаво плывёт над толпой царица —
бёдра звонкие, лоно бритое, грудь босая,
дочь Лагида, любовница полубога;
даже шлюхи ей с завистью вслед бросают —
хороша, хоть чуток и коротконога.

Яро тщась переплюнуть чужую славу,
задирая порфиры подол на ложе,
замирая до скрипа в больных суставах,
умирая от ран и от сладкой дрожи —
у любви запах крови и вкус железа,
у любви цвет вины и тепло ладоней.
И уже редкой ночью не снится Цезарь,
говорящий с укором: «И ты, Антоний?».

Так мелькают по стенам немые тени,
так лампады пылают горючей страстью,
но, пока не приспела пора надменно
поцелую змеи подставлять запястье,
в этой гиблой земле, в этом царстве мёртвых
зверомордых богов, сам от ласк зверея,
не заметив того, как твои когорты
каменеют под взглядом слепым урея,

забывай триумфальный столичный говор,
зарывайся лицом в хриплый женский голос,
задыхайся в потоке его медовом,
плотью в плоть прорастая, как в небо — колос,
отрекайся от Рима, побед, бессмертья!
В эту ночь вам обоим чего бояться —
ведь ещё далеко до того рассвета,
на котором в тумане проступит Акций…