О, схоластичного ума тщета и скудость экзегезы, когда не плоть - душа сама каленым схвачена железом! Вот, серп дугой сверкнет, и кровь стечет на грубый дикий камень... Но шкуры закланных тельцов пошли, вестимо, на пергамент; та девственная белизна под натиском скрипучей пемзы звенит струной, как тишина, незаполняющая бездну. И некто - аноним, писец - склонился трепетно над свитком; лучину укрепив в светец, он нижет бисером на нитку дыхание тех самых слов, что умерли в немой гортани. Там, как запекшаяся кровь, чернеют лезвия и грани священных букв, чей тайный жар откроется почти наощупь. И строки в пламени дрожат, и саламандрой вьется росчерк.
|