Архив

Начинаемо с деепричастного, с пол-оборота,
как к чужому замку, подбирая стальные слова,
манифестом, декретом, энцикликой "Хрен вам, уроды!"
объявляя свободу, даруя фавор и права,
и по кругу, по кругу, по кругу по-над временами
(до таких - никогда и не чаялось - не доживу)
ощущаешь порой, что уже это всё было с нами,
это всё уже видано, это - оно, дежавю!

Осторожней Фомы и циничнее Экклезиаста,
вожделенного неба касаясь немытой рукой,
пусть не плотью, не кровью, но духом причастные касте,
белой кости, да масти той чёрной, козырной такой -
по непрочному первому льду наведя переправу,
на два берега, как на два голоса, стонет декабрь,
и немое каре рассыпается вольной оравой -
не Вараввы, а всё ж не тебе присягнём, государь.

И пошло, понеслось белой песней метель ли, погоня -
мол, никто не спасётся, не выживет, только вели!
А на том берегу, вороные холёные кони
резво мчат вестовых, не касаясь копытом земли.
И в цветастом, дурацком плаще, заводным арлекином
вылезая с возка, ты опять обращаешься к нам,
распинавшим в себе, да не Божьего - сукина сына
мокрым снегом по спинам, картечью по мраморным снам.

И уже всё, что видано, слыхано, сказано, пето,
всё, что люблено, сгублено, скуплено в рост на корню
обезглавленной алой победой, как мелкой монетой -
две-три жмени на рубль - никого ни за что не виню,
сам такой! - всё, что слеплено, сцеплено кровью и потом,
всё, что сызмала приберегалось, что грел в кулаке,
просто прожито, прождано, прожжено, продано скопом,
то ли пропито разом - не помню, в каком кабаке.

По мою ли, по чью бы там душу, по вящую славу,
то по галсу петляя зигзагом, то наперерез
снова Финским заливом по льду ковыляет картавый,
не помянутый к ночи, в пальтишке и кепочке бес.
По Полярной крамольной звезде выверяя фарватер,
наводя указательным лоск на Лепажа курки,
что же ты не скомандовал "Пли!", слышь, братан император,
что же это, mon frere, ты не поднял ту мразь на штыки!

Как бы славно жилось, как бы сладко спалось до полудня,
ни пером и ни в сказке, а былью б - хватило на всех.
Но приходят и длятся промозглые серые будни
голой дыркой от бублика, сном со среды на четверг.
Вот и прут бирюзовые черти да красные бляди,
из-под зеркала лгут, будто с кожи срывают лоскут;
жаль, слабо - в белом шарфе при полном гвардейском параде
приложиться, врачуя мигрень, табакеркой к виску!

Не в чиновной шинели, не в шитом боярском кафтане,
в летнем кителе выйдешь к полкам на заснеженный плац,
а навстречу друг другу - восстанье, шатанье, братанье -
через реку летит сквозь тебя, благородный паяц,
обнимаясь со всеми - с такими родными врагами,
каждый с каждым, на лица не глядя - свои, без имён!
И лишь мне одному, вдаль идущему меж берегами,
смотрит вслед из своей, вмёрзшей в лёд, плоскодонки Харон.