Архив

Во снах существую и верю я,
и дышится легче тогда,
из Хайфы летит кавалерия,
насквозь проходя города.
Мне снится то ярко, то слабо,
кошмары бессонницей мстят;
на дикие толпы арабов
арабские кони летят.

Под пение пуль
взметающих зарницы
кипящих фиолетовых огней,
ездовый Шмуль
впрягает колесницу
хрипящих от неистовства коней.
Для грамотных полощется, волнуя,
ликующий, обветренный призыв:
"А идише ! В субботу мы воюем !
До пятницы захватим Тель-Авив !"
Уже с конём в одном порыве слился
нигде не попадающий впросак
из Жмеринки отважный Самуилсон,
из Ганы нелоеденный Исаак.
У всех носы, изогнутые властно,
и пейсы, как потребовал закон;
свистят косые сабли из Дамаска,
поёт "индрерд !" походный саксофон.
Черняв и ловок, старшина пехоты
трофейный пересчитывает дар:
пятьсот винтовок, сорок пулемётов
и обуви пятнадцать тысяч пар.
Над местом боя солнце стынет,
из бурдюков течёт вода,
в котле щемяще пахнет цимес,
как в местечковые года.
Ветеринары боевые
на людях учатся лечить,
бросают ружья часовые,
Талмуд уходят поучить.
Повсюду с винным перегаром
перемешался лёгкий шум;
"Скажи-ка, дядя, ведь недаром..." -
поёт весёлый Беня Шуб.

Бойцы вспоминают минувшие дни
и талес, в который рядились они.

А утром в оранжевом блеске,
по телу как будто ожог;
отрывисто, властно и резко
тревогу сыграет рожок.

И снова азартом погони
горячие лица блестят;
седые арабские кони
в тугое пространство летят.

Мы братья - по пеплу и крови.
Отечеству верно служа,
мы - русские люди,
но наш могендовид
пришит на запасный пиджак.