Архив

Посвящается семейству Плю, вот уже четыреста лет владеющему винодельческой фермой в долине Луары, поперёк всех войн, революций и прочих исторических катаклизмов.
Время действия – приблизительно 1620 год.

На юг от Парижа, в долине Луары,
жил добрый папаша по имени Жак.
Положим, не так, чтоб действительно старый,
а главное - выпить весьма не дурак.

Он свой виноградник возделывал нежно,
а после с бутылкой в тени отдыхал,
под тучной лозой. И под нос, безмятежно,
такой вот куплет сам себе напевал:

«Коль хочешь жизнь прожить до дна – не суйся во дворянство.
Не лезь в политику. Она куда как хуже пьянства.
На эшафот - из высших сфер - не приведёт вино.
Не лезь в политику, мон шер, ищи в бочонке дно!»

А Пьер – он трудом тяготился крестьяским.
Достали парнишку овсы и рога.
Как часто твердил он младым поселянкам:
«Обрыдло, ей богу! Ударюсь в бега!»

В Париж, где кругом – мушкетёры, дворяне,
дуэли, интриги, амур и прогресс.
На поясе шпага, пистоль на кармане,
а в шляпе – письмо госпожи Де Шеврез!

Ну что - мы? Крестьяне. Немытое рыло!
Ни бурных баталий, ни жарких ланит.
Фурор: засеклась у соседа кобыла!
Да старый папаша над ухом бубнит:

«Коль хочешь жизнь прожить до дна – не суйся во дворянство.
Не лезь в политику. Она куда как хуже пьянства.
На эшафот – помилуй бог! - не приведёт вино.
Не лезь в политику, сынок - ищи в бочонке дно!»

Так Пьер тосковал. И однажды напился
с тоски да с устатку до чёртиков он,
и в старом сарае поспать завалился.
и снится ему удивительный сон...

В его винодельню, нахальным манером,
как будто истории поступь верша,
припёрся Марат со своим Робеспьером:
«Налей-ка, мол, выпить! Горит, мол, душа!»

Лишь только успел обслужить этих пьяниц
( Во форсу! А так-то – свиньёю свинья! )
Пришёл в треуголке своей корсиканец,
и требует одноимённый коньяк.

А следом премьеры, гусары, драгуны,
с пером ли, со шпагой иль так - с кирпичом.
шагают герои Парижской Коммуны,
и рожи от жажды горят кумачом.

Ле Пен с Демуленом, Виши с Миттераном,
Ещё Мазарини зачем-то пришёл.
За ними, в обнимку, Де Голль с Талейраном
и вся эта шобла садится за стол.

И с ходу натрескавшись, стали скандалить,
безбожно мешая коньяк и вино:
«Зачем вы, гады, Алжир-то отдали?»
«Засунь себе в ухо своё Мажино!»

И так распалились великие спьяну -
простому парнишке представить слабо:
Ле Пен сгоряча укусил Талейрана,
Виши наплевал Робеспьеру в жабо.

Марат обозвал Мазарини паскудой,
подрались с Де Голлем Бабёф и Дарте...
Ну, вобщем, побили к чертям всю посуду,
И дружно кричали «Vive la Liberte!»

А там, где «Vivat» - там цикута обычно,
а где «Liberte» - гильотина всегда,
и стали мессиры друг дружку привычно
душить, да рубить, да травить, господа...

Проснулся наш Пьер – а луна уж в зените.
Подумал: «А стоит ли трахать судьбу?
Ведь прав был папашка! В гробу я вас видел
теперь-то, когда я вас видел в гробу!»

И он не примкнул и ни к тем, и ни к этим.
Остался, женился...
Четыреста лет
В долине Луары живут его дети,
Всё дуют винцо, да поют тот куплет:

Коль хочешь жизнь прожить до дна – не суйся во дворянство.
Не лезь в политику - она куда как хуже пьянства.
На эшафот - из высших сфер - не приведёт вино.
Не лезь в политику, мон шер!
Политика...
Политика...
Чем лезть в политику, мон шер - ищи в бочонке дно!