Архив

                               Избранные главы


                   1
В любом клочке земли спеленут мощный план,
Но к ране каменной, лаская оттиск жаркий,
Приписан вдруг невзрачный Иордан
И поводом связующего дан
В слепительно разомкнутые арки,

Где овчие сохнутовы подарки
Глядят в гляделки окон Божьих дач,
Расположив по склонам иномарки
Победных вопиющих неудач,
И ходит хареди – он аист, а не грач, –
И арки пьют, ослепнув, холод маркий, –
В любом клочке земли спеленут мощный плач.

                   2
Какое заблужденье наяву!
Средь желтых гор какое заблужденье!
А, может быть, и я переплыву
Слепую точку телонахожденья –
И зной, что холодеет налету,
И лед, что оплавляется средь камня,
И борющуюся немоту
С той синью – с той, что исчуже близка мне!

С той синью, что гудит от полноты
Времен и царств, чья вечность поправима,
Где галчьих букв испуганные рты
На сахарной дуге Иерусалима.

                     4
Галчишницу галутных площадей,
Замшелый абажурный гоголь-моголь, –
Переводи же в сахарный свой модуль
И в новый раз о пришлых порадей!

И в новый раз о пришлых пропоет
Твоя весна, тогда как мы оттуда,
Где цель выводят в ябеде забот,
Умышленно рассчитанной на чудо.

Со стороны нам, видимо, вольней
Ворваться в знанье, где галчатник буквы
Кричит о несовместности вещей,
Расшвыривая пейсы или букли.

Медноплавильно нависает зной,
И сахарной дугой саднит, взбираясь в небо,
Галчащий хор обиды мировой,
Выучивая истину placebo.

                   5
Мелькают бабьи локти харедим, –
Куриное, живи хоть исподлобья! –
О, бедуинов Иерусалим,
Умышленное вслух правдоподобье!

О чем? – О том, когда приводишь в стан
О том о сем хор страждущих и прытких,
Проевших до изнанки зубы стран
В пульпитных и светящихся кибитках,

С каких-нибудь Житомирщ и Мещер,
На то на се и нас ведя на выпас.
Что кариес небес зияет гнев пещер
Среди резцов Гилель или Агрипас.

Про то про все – где балуют, где бьют,
А где на поводке выводят в Кнессет,
Где водят Аводой и вспять влекут в Ликуд,
Где ничего История не весит.

                   11
Как песья песнь, арабская весна. –
Ты не ясна? Но есть галчатник буквы,
И грач-хасид, и сызнова Стена,
И улочки – каблук скосили вдруг вы!

Воздерни горло, Иерусалим!
Ты не один? – О нет, я Нелюдим. –
А я людим? Никем людимым не был!
Под черны локти в крылья харедим
Гортанью проторчи, общо сливаясь с небом!

Нам, кроме мира, не к кому войти,
Когда скучает гибель взаперти,
Но не дается ябеда на вынос,
Как песья песнь сквозь синий жар пути,
Клубясь песком, судьбою бедуинясь.

                   13
В любом клочке земли спеленут общий плач,
Развернутый, как лестницы и спуски
Среди холмов, сошедшихся по-русски
На синий день пить пламенный первач.

Скажу и я: Первопричина – в сгустке.
В любом клочке земли спеленут мощный плен,
Где плач для плеч и бегство для колен,
В котором спят этруски до утруски.

И тысячи других, ухваченных за блузки,
За шаровары битв, холмам застрявшим в трал,
За ворот городов, ворочающих гузки,
Где целятся в надгорный ареал
В извилинах земли привставшие моллюски
Головоногих нот, карабкаясь в хорал.

В любом клочке земли клубится этот план
На улицах, чьи родины не носки,
И ты глядишь на них сквозь выбранный рапан,
Когда был пан, так пал в момент закуски,
Где маски от любви, как туески для ласки,
Где пламень пьют, нуждаясь в перегрузке,
Сгибая для других нагорный нотный стан. –

На улицах, чьи сноски нам к устам,
И плюсны стен в автобусной побаске
По бусинкам любви к рапановым пластам.