Архив

Каждую ночь старик превращается в рыбу, всплывает с дивана,
Плюхается в лагуну, прогретую солнцем, как детская ванна,
После выходит из моря к устью реки и чувствует на губах
Сладость ее воды, знакомый запах – так, помнится, пах
Прежний – какой-то там давности – мир. Старик поднимается выше.
Склон, уходящий пологой волной ко дну, причудливо вышит
Желтыми косами водорослей, зелеными вспышками мха.
Ласковый ветерок прокатывается по ним, как дыхание мая.
Тихо. Старик продвигается дальше, краешком разума понимая,
Что никакого ветра в воде не бывает и это какая-то чепуха.

Выше река сужается, камни взрывают суглинистое ложе.
Чувствуя, что становится сильнее, увереннее в себе, моложе,
Чувствуя, как на боках отрастает когда-то выпавшая чешуя,
Рыба оглядывает подводное пространство, видимые его края:
Здесь завершается томный плес, и поперек речной дороги
Тянут корявые пальцы каменистые гряды, предвещая пороги.
Рыба улыбается, подставляет струе лицо и бросается в бой,
То отлетая назад, то вновь проминая упругую воду,
Черт-те кого поминая в сердцах, не ломоту чувствуя в теле – свободу,
Радуясь ритму и грохоту жизни, возможности быть собой.

Где-то в верховьях, уже предвкушая близкий конец маршрута,
Рыбка по-детски смеется, радостно плещется: круто! круто! –
С каждым движеньем вперед все меньше как будто бы становясь.
В этот момент разрозненные явления обнаруживают явную связь –
И у самой черты, у какого-то невидимого, но ощутимого края
Кто-то сигналит: постой! – и малек зависает в воде, замирая,
В ужасе глядя вперед, что-то шепча дрожащим ртом –
Даже не вспомнив о том, что рыбам пристало молчать. Потом
Воды его отталкивают от края, от цели многих трудов,
Сносят к низовьям, к устью и дальше – в постылое существованье.
Каждое утро старик просыпается на своем неудобном диване
И долго глядит в потолок, не решаясь на первый вдох.