Архив

Один мой друг, Зеленогоров,
Когда мы как-то выпивали,
Сказал:
　　　– Старик, мы сгинем скоро –
Мы на последнем перевале.

Гляди, какая тьма в долине –
Черна, как кошка, как Стаханов...
И мы ещё чуть-чуть долили
В распахнутые рты стаканов.

– Такая тьма... – сказал он грустно
И поглядел вперёд так слепо,
Как-будто жизнь – не жизнь, а сгусток
Скорбей, ее прощальный слепок.

– Такая... – выдохнуло эхо
И сжалось, в пустоте сгорая.
Я знал, что мир его поехал
По склону к гибельному краю,

Я знал, как время в нем болело,
Как билось в приступах падучей.
И борода его белела
Белей снегов на фоне тучи.

Он был когда-то круче прочих,
Он пронимал до слез, до дрожи,
Ему подпольный гуру прочил
Такой удел, что матерь божья!

Он поднимал такие волны,
Ценитель женщин и кагора!
И я сказал ему:
　　　　　　　– Довольно.
Пошли домой, Зеленогоров!

Пошли домой – там стол и кухня,
Диван, отсутствие событий.
И все, что за порогом пухнет,
Утонет в этом скудном быте.

Но он лишь покачал главою –
Тоска в душе, дыра в кармане.
Нас оставалось только двое
За грязным столиком в шалмане.

Вокруг мело не понарошку,
Выл шторм. И, чтоб его не сдуло,
Я друга привязал за ножку
Обрывком лески к ножке стула.

Мир гнулся, в нем иссякло счастье,
Мир дыбился, волчком вращался –
Как будто рушился на части
И с нами, смертными, прощался.

И если, как поется в песне,
Зеленогоров канет в Лету –
Нырнет под лёд, загнётся в Пензе,
Растает с дымом сигареты –

Мне будет страшно одиноко,
Когда я потихоньку двину
Под взглядом пристального ока
В затянутую тьмой долину.