Архив

Фотогалереи Пресса Тексты и Аудио Дискография Библиография

Мемуары "Мишки на сервере" - ч.3

Сипер Михаил

интернетпубликация в ЖЖ

27-01-06

Глава 22

В нашем кибуце есть несколько человек, приехавших из России сразу после 1945 года и несколько, приехавших в 30-годы. Они считают, что еще помнят русский язык. Происходят веселые вещи. Беру я в кибуцной столовой куриный бульон и обращаюсь к одной бабушке:"Дина! А вы знаете, как на идише "куриный бульон?" Бабуля не знает. Тогда я с видом просветителя говорю:"Аюх!" Бабуля задумывается, потом начинает сиять:"Ну, конечно! Я даже песню такую знаю!" Тут уже я задумываюсь. Я знаю множество песен, но про куриный бульон мне песня не попадалась. "Это какую?" - спрашиваю. И бабушка гордо запевает:"Аюхнем!"

Это абсолютно реальный случай! Я так смеялся, что на меня вся столовая смотрела.

Вот еще история из кибуцной жизни. Однажды группа туристов из кибуца (и я в том числе) поехала в путешествие по Турции. Мы посетили за 10 дней массу городов, интересных и красивейших мест. Но я все ждал одного - когда мы приедем в город Эфес. Дело в том, что, учась в институте, я играл в институтском студенческом театре. И одной из моих сценических работ была роль в спектакле "...Забыть Герострата!" по пьесе Г. Горина. Действие пьесы происходило в Эфесе. Наконец мы приезжаем в Эфес, где удивительно сохранились древние здания. Идешь по мостовой, вокруг дома двухтысячелетнего возраста - справа библиотека, слева лупанарий (публичный дом). Видимо, древние греки, объяснив дома, что идут в библиотеку, проводили время значительно веселей...

И вот экскурсовод нам рассказывает про жизнь древнегреческого города: "А вон там стоит колонна. Это все, что осталось от храма Артемиды". Я голосом кинопровокатора спросил:"А что с ним случилось?" Тот смотрит на меня удивленно и говорит:"Как что? Две тысячи лет прошло. Развалился..." Я, ожидая рассказ о коварном Герострате и поджоге храма, несколько обалдел. "А что насчет Герострата?" - поинтересовался я. Дядя не понимает, о ком я спрашиваю. Я пытаюсь рассказать всей группе (и экскурсоводу) эту историю. Вежливо выслушав меня, все пришли к заключению, что такую нравоучительную байку только в России могли придумать. НИКТО, понимаете, никто не слышал ни о храме Артемиды, одном из чудес света, ни о честолюбце Герострате! И ведь среди них были очень образованные и начитанные люди, тот же Ицхак Патиш, бывший посол в Австрии, про которого я рассказывал выше. Приехав в кибуц, я побежал в библиотеку, естественно, нашел всю историю Герострата в энциклопедии на иврите, переснял ее и поместил в кибуцной ежепятничной газете. Только тогда с меня сошел ореол лгуна, притащившего из России всяческие идеологические россказни.

Аналогичная история была в Испании в церкви в Долине павших. Церковь расположена в скале в искусственной пещере, где похоронен каудильо Франко. На стенах длинного помещения висят гобелены с евангельскими сюжетами. Один из них представляет во всех красках Армагеддон, последнюю битву сил неба и ада. Естественно, израильтяне, воспитанные на Торе, никаких евангельских сюжетов не знают. Интересно, что они делают в Лувре, Прадо, Уфицци, где 90 процентов картин - на библейско - евангельские сюжеты? На "ню" смотрят?

Так вот, я остановил их и рассказал об этом гобелене, об Армагеддоне, а в завершение совершенно убил их тем, что объяснил происхождение слова "Армагеддон". Об этом я прочел в одной научной статье. "Армагеддон" - это латинизированное "Ар Магиддо", то-есть, "гора Магиддо". Кибуцники абсолютно обалдели, потому что гора Магиддо (или Мегиддо) находится в 15 минутах езды от кибуца. Так что битву Армагеддона мы сможем наблюдать, не отходя от дома и попивая пиво... Но самое главное, что вся эта история была terra incognita и для экскурсовода! Где их только учат...

Глава 23

Еще одна история из "Записок путешественника". Группа кибуцников ездила по Кипру. Мы за один день проехали полострова. Меня уже мутило от этого зачуханного автобуса с имитацией кондиционера, который производил шум, а воздух не гнал совсем, не то что холодный, а вообще никакой. Наконец под вечер мы приехали в какую-то деревушку. В этой деревушке был пятизвездочный отель! И фабрика. Нас повели на фабрику. Оказалось, что это предприятие по переработке лепестков роз. Из них делают духи, кремы, масло, прочую косметику. И, что самое удивительное - бренди!

Когда-то деревня совсем разваливалась. И нашелся предприимчивый человек. Он собрал жителей и предложил объединиться всем в кооператив. И предложил всем вместо всяких овощей выращивать розы, лепестки же сдавать на фабрику. Прибыль фабрики будет делиться на всех. И эксперимент закрутился. Если бы такое предложить в средней полосе России, то продукт до стадии бренди бы не дошел, его бы выпили по пути. Я уж не говорю о стадии реализации... А на Кипре все покатило, как по маслу. Деревушка стала объектом туризма, что вынудило крестьян построить шикарную гостиницу, в которой работали также жители деревни. Судя по виду домов, с деньгами было все в порядке.

Осмотрев фабрику, накупив сувенирных кремов и прочей ерунды, мы пошли пешком через деревню. И остановились у небольшого магазина. Он напоминал довоенный паровоз - продолговатое полукруглое в сечении здание, с одной стороны - вход, с другой - длинная труба из которой валил серый дым. Это был магазин, торгующий свининой твердого копчения. Коптилась свинина тут же. Мы зашли в магазин. У входа стоял столик с большим блюдом, на котором высилась коричневая горка мелконарезанной свинины. Рядом был поднос с маленькими рюмочками. За столиком седел усатый хозяин. Улыбаясь, он жестами приглашал всех зайти и покупать такой вкусный продукт. А сомневающиеся во вкусе могли попробовать образцы с блюда, причем, глотнув самогона из лепестков роз. Скажите, ну разве может быть что-либо романтичнее, чем копченая свинина и напиток из роз? Да сам капитан Грэй не отказался бы! А после длинной поездки намахнуть ароматный стопарик - это было пределом мечтаний. Я подошел к подносу и с ходу влил в себя рюмку. Напиток был крепкий, градусов 60. Я, не закусывая, выпил подряд четыре рюмочки. Кибуцники пришли в ужас. А надо сказать, что израильтяне вообще к крепким напиткам относятся, как к отраве. Не все, но большинство. А в нашей группе - так сто процентов. Хозяин подошел, посмотрел на меня уважительно и на ломаном английском предложил выпить с ним. Я согласился, но попросил, чтобы эти наперстки он убрал, а дал нормальную посуду. Хозяин подмигнул и притащил два граненых стакана. И наполнил их с верхом. "Это серьезно"-подумал я:"Не опозориться бы". Кибуцники помчались на улицу звать на помощь мою жену. Ей объясняли наперебой, что я сошел с ума, и что мне сейчас будет плохо. Жена не обратила на их стоны никакого внимания и презрительно сказала:"Плохо? Ему сейчас как раз будет очень хорошо!"

Мы с хозяином громко чокнулись, и я постарался более-менее залпом выпить огненную жидкость. На удивление, напиток прошел великолепно. Закусив горстью кусочков свинины, я вышел покурить. Следом вышел хозяин. Я его представил жене, и тот минут пять по-гречески объяснял ей что-то. Судя по выражению его лица и пафосным интонациям, я понял, что тот превозносит меня, как мужчину, выше крыши. А кибуцники в очередной раз убедились, что "эти русские - все пьяницы".

Глава 24

В 1988 году мне позвонили из Свердловского обкома комсомола и сказали, что хотят выдвинуть Васю Мешавкина и меня на премию обкома ВЛКСМ. Но для этого мало всех наших предыдущих подвигов, мы должны сделать что-либо на пользу обкому. На мое предложение найти нефть под зданием обкома, в трубке раздалось хмыканье, и инструктор нравоучительно сказал:"Ржать все могут, а ты вот нам помоги серьезно". Я не понял, что он от меня хочет. Когда подобные фразы произносит кагебешник, то смысл предложения понятен сразу. А чем я могу помочь обкомовским работникам? Все выяснилось быстро - им нужно шефское мероприятие. Мы должны поехать с представителями обкома в концертную поездку к подшефным - пограничникам Дальнего Востока. Поездка займет месяц. А после этого - триумфальное возвращение, обкомовцы запишут себе выполнение лихого мероприятия, а мы положим в карман деньги премии обкома и повесим на стены соответствующие грамоты. Они хотели послать туда "Наутилус", но во-первых, надо переть тонну аппаратуры, а во-вторых, те уже получили премию ЦК ВЛКСМ. А с нами проще: гитару взяли - и вперед! Совершенно понятно, что я с радостью согласился. Вася, естественно, тоже. Возникли проблемы на работе, т.к. я к тому времени был начальником техбюро, и месячное отсутствие "с песенками" меня абсолютно не украшало в глазах начальства. Но последовал звонок парторгу из горкома партии, и все сразу стали добрыми и послушными. КПСС еще представляла силу, хоть и медленно слабеющую. Учтите, что все эти партийно - комсомольские дрязги шли вокруг нас, людей, по возрасту из комсомола выбывших, а к партии не только не имеющих никакого отношения, но и неоднократно критикуемых за безответственные заявления. Но все кончилось хорошо, и мы вылетели в Иркутск, а затем на поезде приехали в Сковородино, где ждал автобус, закрепленный за нами на время гастролей. С нами были еще студенческий ансамбль политпесни и человек пять работников Свердловского обкома ВЛКСМ. С какой целью - черт их поймет. Возможно, смотреть, чтобы мы не убежали в Китай. Так как Сковородино расположено чуть южнее Тынды, то вышло, что я снова оказался в этом краю, среди сопок, розово-фиолетового багульника и ледяных майских речек.

График гастролей был жесткий. В день - три концерта. Переезды по четыре-пять часов между заставами. Вечером мы ночевали на заставе, где давали третий концерт, а утром опять в автобус. Бедные погранцы, живущие в сплошной глухомани, где вокруг тайга, а напротив - Амур с китайскими часовыми, были рады нам, как будто к ним приехал Паваротти с Моникой Левински. Мешало им и нам только одно - во время почти каждого концерта слышалось:"Наряд! В ружье!" , и несколько зрителей срывалось с мест и мчалось, гремя аксессуарами, к "газику". Потом они возвращались, а через некоторое время все повторялось. Электронная система сигнализации сильно отдыхать не давала, срабатывая на падающую ветку, лося, да и вообще любую тварь, желающую проверить современных Карацюп на вшивость. Вечером мы после концерта были ежедневно ведомы в сауну, которая грелась на каждой заставе. Сауны были серьезные, с жаром, сворачивающим уши в трубку. Когда при первом посещении сауны я, весь красный, спросил:"А бассейн у вас тут есть ?", то услышал:"А как же! За дверью справа." Я, полуослепший от пота, выскочил, повернул направо, увидел бассейн размером примерно полтора на полтора и опрометчиво скакнул туда. Бассейн был глубины метра четыре, то-есть этакий вариант бетонного колодца. Из него вели ступеньки с поручнями, но я ими не воспользовался. Меня вынесло обратно на поребрик без всякой помощи, методом прямой левитации. Дело в том, что в этот "бассейн" вода качалась прямо из Амура, а на великой реке еще не полностью сошел лед. Меня обожгло, забрав все тепло, накопленное за предыдущую жизнь. При всех последующих посещениях саун я вел себя более благоразумно и просто обливался водой.

На одной из застав нам устроили развлечение - привели на стрельбище, притащили штук десять разновидностей стрелкового оружия и позволили не жалея патронов оттянуться в полный рост. Это была сказка. Из обычного "макара" стрелять было скучно, зато пулемет на треноге, да еще когда его держишь на весу, прижав приклад к пузу и лупишь навскидку - это сразу нас ставило в один ряд со Шварценеггером. Бедные китайцы на вышках забегали, забеспокоились. Еще бы - приехал какой-то автобус, вышли гражданские и устроили часовую пальбу изо всех видов оружия! Явно готовится провокация...

Особый нюанс нашей поездке придавало полное отсутствие ЛЮБОГО вида спиртного в этом районе. В Союзе водка уже вовсю продавалась по талонам, стыдливо именуемым "заказами". А там, на краю света, офицерам выдавали ежемесячно два талона на покупку двух бутылок водки. И все. Осатаневшие от постоянной трезвости офицеры выжирали обе бутылки за два глотка и начинали мучаться до следующего месяца. Самогоноварение каралось строже шпионажа и измены родине. Однажды мы проезжали забытый богом леспромхоз. Запыленные от долгой дороги, мы застонали и потребовали остановки у магазина - купить питье. В магазине стояли ящики с трехлитровыми банками яблочного сока. Взяв одну, я не раздумывая пробил ножом дырку в крышке и припал к источнику. И обалдел. Сок был изрядно перебродившим, в нос шибало бражным запахом. Я не отрывался от бутыли, пока Вася не пнул мне сзади по седалищу. "Дай попить, скотина" - с присущей ему вежливостью сказал соавтор. Отхлебнув, он побежал в магазин и купил пять банок. Я купил еще пять. Сопровождавший нас лейтенант - комсорг Сковородинского отряда спросил, не обалдели ли мы. Я ему дал отхлебнуть. Надо ли говорить, что остаток банок был куплен и размещен в автобусе, а счастливый лейтенант описывал в радужных красках будущую встречу с вышестоящим офицерством. И тут я увидел, зачем с нами поехали обкомовцы. Он радостно бежали из промтоварного отдела магазина, таща гору свертков. Оказывается там свободно продавались полушубки, меховые шапки, жилеты и прочая радость фарцовщика. Молодые ленинцы, перескочив сразу в НЭП, купили по 8-10 экземпляров каждого наименования.

Кроме спиртного, в рационе солдат и офицеров абсолютно отсутствовали рыбные блюда. На берегу Амура - и без рыбы? Я стал проситься на рыбалку. Мне объяснили, что рыбы давно уже нет. Только старослужащие офицеры еще рассказывают истории про "вооот тааакую", якобы пойманую им самим когда-то. Но эти рассказы идут в одном ряду с армянским радио и историями про Абрама и Сару.

Вася, в молодости служивший в Хабаровске, встретил своего бывшего командира. Они долго обнимались, вспоминали фамилии сослуживцев и уничтожили одну банку яблочного сока. Потом вторую. Кстати, в том магазине, где мы купили сок, была комната - книжный магазин. Я зашел туда - и заплакал. Передо мной лежали тома - Мандельштам, Чаадаев, Гроссман, двухтомники Пастернака, Ахматовой и так далее. Я судорожно складывал книги в стопку, она рушилась, я снова складывал. В результате я купил книг сорок. В автобус мы их несли втроем. Какая сволочь в Управлении книготорговлей загнала эти книги в тайгу, мне не понятно. Но вредительство ощущается.

Закончились наши гастроли печально. Комсомольцы, всюду таскавшиеся за нами и выучившие наизусть наш репертуар, купили себе билеты на самолет Хабаровск-Свердловск и отвалили. Нам же они купили билет на поезд Сковородино - Свердловск. Мы сели в поезд и провели там восемь дней. Можно было спокойно чокнуться, если бы мы не ехали вдвоем в купе, и если бы не книги, купленные в леспромхозе. За окном был непрерывный лес, смотреть туда было тоскливо. Только один день меня порадовал, когда мы с утра почти до вечера ехали вокруг Байкала. Это была поднебесная красота. И, в-общем, все. Напоминаю, что даже в вагоне-ресторане выпивки не было. В Свердловск мы приехали усталые, грязные и очень умные от прочитанного. Теперь эта поездка вспоминается с благодарностью - как бы мы сами могли попасть туда? Да никак.

А премию обкома комсомола нам так и не дали. А потом не стало и самого комсомола...

Глава 25

После окончания института я распределился на Уралвагонзавод, самый крупное в мире танковое предприятие. Его имя фигурировало в те годы в книге Гиннесса. Ну, работа – работой, а без сцены я уже не мог. Я сразу же пошел в театральный коллектив Дворца культуры УВЗ. Коллективом руководил чуть ли не с сороковых годов Эдуард Станиславович Иванский. Его имя знал весь район. Еще в детстве я ходил, затаив дыхание, смотреть “Город мастеров” в его постановке. На детей, игравших у Иванского, я взирал с восхищением. Вот я пришел к Иванскому. И сразу получил главную роль в каком-то водевиле. Сыграв в двух пьесах примерно одного дебильного уровня и получив главную роль в пьесе “Урок дочкам” по Н. А. Некрасову, я понял, что это – не мое. Мне хотелось чего-то более живого, динамичного. А проблемы дочек, не желающих у Некрасова говорить по-русски, меня занимали, как экология верховьев Замбези. Тогда меня пригласили перейти в агиттеатр “Факел”. Конечно, выступления с дифирамбами в адрес передовиков и высмеиванием лодырей мне были абсолютно по барабану. Но программа “Факела” состояла также из полуэстрадных миниатюр, к чему я пристрастился в институте. Еще мне нравилось, что “Факел” постоянно выступает и гастролирует. Так я задержался в агиттеатре на несколько лет, пока увлечение авторской песней не вытолкнуло меня из его рядов. “В одну телегу впрячь не можно...”

Каждую весну “Факел” выезжал на две недели с концертами по деревням Пригородного района, поддерживая энтузиазм во время посевной. Для меня эти поездки открыли совершенно неведомый прежде мир. Разумеется, я ездил в колхоз, учась в институте, но ТАКОГО я еще не видел. Центр Пригородного района поселок Петрокаменское выглядел прилично. К нему даже вело шоссе, и ездил автобус. Но мы ехали дальше и глубже. За нами был закреплен небольшой автобус, нас было человек двадцать плюс сопровождающая Зоя - представитель какой-то непонятной культсети. Она была ответственной за своевременную организацию выступлений. Понимала она свои обязанности весьма своеобразно – ею вместе с шофером с самого утра выпивалось два литра крепленой бурды, которую в Пригородном районе продавали под видом вина. После этого Зоя, получившая на второй день прозвище “пьяная команча”, теряла чувство реальности. Она говорила, в - основном, междометиями. Понять ее было непросто, да и незачем. Организацию поездки взял на себя наш руководитель Ефим Евсеевич Нисенбаум. Он обзванивал клубы, партбюро, поселкомы и прочие нетрудовые органы. И худо-бедно, народ в клубы шел, афиши висели, успех был. А Зойке Нисенбаум сказал:”Уважаемая Зоя! Мы не можем себе позволить отвлекать представителя такой важной организации от ее досуга. Продолжайте, милая! Если деньги кончатся, то скажите”. И “пьяная команча” свела до нуля перерывы между банками. Теперь нам никто не мешал, и Фима сам разработал маршрут. Он пролегал в самой глубине Пригородного района, куда, наверно, слух об октябрьской заварушке 1917 года еще не докатился. Да, это можно было сравнить с поисками Земли Санникова. Нас встречали аборигены, распухшие от огненной воды. Я не могу сказать, что пьяны были все, но buona parte.

Самой дальней в нашем анабасисе была деревня с пророческим названием “Шумиха”. Клуб выглядел несколько сохраннее Дома Павлова, но значительно хуже сгоревшего рейхстага. Зал заполнен до отказа – шло колхозное собрание. Мы стали переодеваться за кулисами. Кулисы были фанерные с нацарапанными изображениями местной эротической действительности. На сцене перед столом стоял какой–то шумихинский начальник и выкрикивал в зал фразы, как мне показалось, не совсем связанные друг с другом. Даже постоянное употребление артикля “ептыть” связности сему спичу не придавало. Прислушавшись и приглядевшись, я понял, что Демосфен пьян вусмерть, и только чувство долга и желание искоренить отдельные недостатки держат его в вертикальном положении. Из зала нестройными голосами выкрикивали описания немыслимого извращения, приведшего к рождению данного начальника. Тот яростно отбрехивался, вызывая очередные выкрики. Ефим Евсеич был бледен. Вообще мы чувствовали себя, как марктвеновские Король и Герцог, привезшие в Шумиху премьеру “Королевского жирафа”. “Побьют”- шептал Фима:”Сатиры многовато”. Но все получилось значительно интереснее. Агиттеатровскую красавицу, вышедшую открывать программу, встретили таким матом, что она не сказав ни слова , убежала к нам. Тогда мы начали со второй сцены, где выходят все и поют вступительную песню. То ли наша песня подействовала, то ли накал страстей вышиб крышку, но в зале началась массовая драка. Выглядело все это так, как будто идут съемки ковбойского салуна, где зашедший бродяга попадает под раздачу. Мы ушли за кулисы, быстро переоделись и, прикрываясь железным ящиком с реквизитом, прорвались через бушующую толпу в автобус. Водитель вместе с Зойкой находились в состоянии, граничащем с синдромом Дауна. Тогда за руль автобуса сел один из наших ребят, до этого водивший только мопед, и мы, медленно раздвигая толпу, выплыли из Шумихи на тракт. Куда дальше ехать, не знал никто. Был вечер, темень. Определились по звездам и поехали. Главное было - держать верное направление. В одну сторону Тагил, туда нам надо. В другую сторону город Реж, туда – не дай бог. Полупарализованным языком лежащая на заднем сиденьи Зойка прохрипела:”Василий! В Реж!” “Господи!”- сказал злющий Нисенбаум:”Куда тебе еще врезать? Уже нарезалась до Василиев”. Действительно, в автобусе никого Василием не звали. Что привиделось “пьяной команче”, непонятно. Вдруг автобус стал клониться и съехал боком в канаву. “Ну, не водитель я!” - заорал бедный мопедист. Тогда, чтобы доехать живыми, было принято решение – пьяного шофера мы вынесли наружу и положили в канаву. Канава была полна ледяной воды. И мы встали вокруг, ожидая выхода Афродиты из пены колхозных морей. И Афродита встал, дико матерясь, сначала на четыре точки, потом на две, потом опять на четыре, но, видимо, в памяти всплыло, что когда-то он ходил на двух, и шофер пошел. Как теленок инстинктивно бежит к соску, так водила на автопилоте дошкандыбал до руля. Мы заставили его подряд выкурить четыре папиросы, и он завел мотор, и мы поехали. И, честное слово, к утру приехали. Злые, невыспавшиеся, но живые.

В центре района, поселке Петрокаменском нас уже ждали. Фиму вызвали к председателю колхоза (или совхоза. Я до сих пор не понимаю разницу) и сказали, что мы сорвали концерт в деревне Шумиха, и от дальнейших гастролей мы отстраняемся. Также нас обвинили в “презрительном отношении к представителю района Зое”. Радостно согласившись со всеми обвинениями, мы опохмелили шофера, и он нас отвез по домам.

Картины большей разрухи я не видел даже в голливудских апокалиптических фильмах о ядерных катастрофах. И, когда в перестройку многие стали требовать отдать землю народу, то я протестовал. Я, в отличие от требовавших, этот народ видел. Землю было жалко. Она-то ведь ни в чем не виновата.

Глава 26

Этот свой отчет о поездке в Россию я вам еще не показывал. Мне кажется, что он должен занять свое место в мемуарах.

НАЗАД В БУДУЩЕЕ

"Когда прибываешь на Родину..."
Леонид Ваксман

Итак, это свершилось. Самолет забил копытом по бетонной полосе Шереметьево, и бывшая Родина приняла меня в холодные объятия. Стояла достаточно сопливая погода - ветер, солнце, снег... Москву посмотреть не удалось. Молчаливые, быстрые сотрудники Сохнута закинули меня и чемодан в автомобиль, мгновенно перенеслись из зачуханного "международного" Шереметьева-2 в такое же зачуханное Шереметьево-1, впихнули мой слегка обалделый организм в самолет Москва - Екатеринбург, и через пару часов столица Среднего Урала уже пугала меня своими черными сугробами. В аэропорту Кольцово ласково лыбились знакомые морды встречающих. Леня Ваксман, прилетевший на два дня раньше, был уже достаточно туземистым. "Я тебе все объясню"- вкрадчиво начал он - "Сейчас едем в гостиницу и отдыхаем, а с завтрашнего дня начинаем концерты, по одному в день". "Леня, это я тебе говорил о распорядке" - неуверенно начал я. "А я тебе подтверждаю, что все так и будет" - продолжал Леня. Ошеломленный странной алогичностью встречи, я молчал, наблюдая сквозь пыльное стекло машины проскакивавшие пейзажи. К моему удивлению и радости мы прибыли во Втузгородок, где когда-то я интересно и без смысла провел пять лет студенчества. Доверившись происходящей фантасмагории, я обнаружил, что гостиница расположена напротив девятого студенческого корпуса, где и сгинули те самые пять лет. Лифт вознес нас со скоростью пьяного дворника на 6 этаж гостиницы и, забросив в шкаф вещи, мы пошли на прогулку. Инициатор нашей поездки Владимир Ентус (екатеринбуржец, друг моего тагильского детства, а ныне большая шишка в санитарном управлении области) повел нас на ужин в ресторан.

Я помню эти свердловские рестораны моей юности - со скатертями, перевернутыми на "чистую" сторону, с пьяными мордами в табачном тумане, лживым меню, хамоватыми официантами, обязательным мордобитием в конце - и все за заныканый от стипендии червонец. Да и ресторанов этих было 5-6 на весь Свердловск. Теперь же мы двадцать минут только ездили, выбирая куда пойти. Патриотизм не позволил нам посетить "Дамаск", содержавшийся невесть откуда залетевшими на Урал сирийцами. "А кафе "У Арафата" у вас тут нет?"- нагло спросил я:"С коктейлями Молотова?" Наконец, остановившись на рекомендованном Ентусом азербайджанском ресторане "Апшерон", мы вошли в мягкий полумрак с тихой музыкой, приветливым(!)швейцаром и просто нежными официантами. Почувствовав себя Шараповым в ресторане "Савой", я выдал:"Давненько я у вас не был!" Вечер прошел тихо и трогательно, набитие желудка произошло успешно и вкусно, водка была холодной, еда - горячей, а не наоборот, как в дни моего студенчества.

На следующий день мы давали первый концерт в помещении екатеринбургского (какое корявое и неуклюжее слово!) Сохнута. Работники Еврейского агентства смотрели на нас с подозрением, как на Лжедмитрия, но в процессе концерта растаяли, стали подпевать и в финале бросились с объятьями. Вечером, обсудив концерт, мы с Леней пришли к партийному выводу:"Верной дорогой идете, товарищи! Так держать!" И мы начали так держать.

Мы выступали в школе в Каменске-Уральском, небольшом зальчике Сохнута в Челябинске, шикарном зале Театра музкомедии в Екатеринбурге, тесной комнате Еврейского центра в Нижнем Тагиле. В процессе выступления мы отвечали на всякие вопросы разной степени дебильности. Ответы подбирались соответствующие. Люди интересовались, ехать в Израиль или нет. Мы дружно отвечали:"Нет!", после чего все вопрошающие утверждались в мысли, что ехать надо. Потом нам вручались букеты, ежедневно аккуратно передариваемые горничным в гостинице, и автомобиль мчал к нашему многоэтажному стойбищу.

Но, конечно, звездным часом было выступление в моем родном Дворце культуры имени Окунева в Нижнем Тагиле. В зале собралось человек пятьсот, проходы были забиты дополнительными стульями. В концерте принял участие мой постоянный многолетний соавтор Вася Мешавкин. Это были кайф, цимес и пир духа. Я смотрел в зал и вдруг ощутил, что в зале нет незнакомых людей! Я знаю всех! Не всегда удавалось припомнить имя, но морды были родные и близкие. Я их всех любил, и в атмосфере зала мерно разливалась их любовь ко мне. Боже мой, как многие постарели, изменились, обрюзгли... И как ни фига не смогло сделать время с другими! А этот эвкалиптовый запах натертого паркета! Одиннадцать лет назад я вышел из Дворца культуры полностью уверенным, что это мое последнее выступление в этих стенах. Как непредсказуемы пляски гулящей девки Судьбы!

Но господь с ними, с концертами! Главное было не это. После одиннадцатилетнего перерыва я встретился с ребятами, которые составляли мой круг общения, мой "Англицкий клоб". Много ударов выдержали они за это время. Кто-то сломался и запил, кто-то умер, кого-то убили, но большая часть осталась неизменной. Веселые прикольщики, фантазеры, музыканты, поэты - словом, мои друзья. Полысевшие, растолстевшие, похудевшие, поседевшие - они были рады мне, приехавшему из страны, служащей телевизионным пугалом для всего мира. И то, что я сам не изменил своим привычкам и характеру, их радовало и согревало.

Массу сюрпризов подбросила погода. Прочитав перед поездкой в Интернете прогноз по Уралу (-12 с ветром) я оделся, как Амундсен. На второй день после приезда температура воздуха скакнула до +12, и я ходил, похожий на потное пугало. Теплой обуви у меня не было, да и на кой хрен она мне в Израиле? Поэтому я одел для защиты от мороза новенькие рабочие ботинки с теплыми носками. Мощные говноступы не давали оторвать ноги от земли. В носы этих мастодонтов были вделаны под кожу металлические пластинки для защиты педикюра от ударов о различные препятствия. И эти долбаные куски металла звенели при проходе через контроль во всех аэропортах. Охранники хватались за кобуры, я матерился, снимая обувь и бегая в носках через арку. Перед возвращением в Израиль я с чувством глубокого удовлетворения и законной гордости оставил эти реликты к чертовой матери на память городу моей молодости Екатеринбургу.

Вечерами в гостинице мы с Леней подводили итог дня, хвастались купленными за день книгами, охали, представляя размер доплаты за перевес, и на следующий день снова бежали в книжные магазины. А куда деваться? Выбор был гигантский, цены - обхохочешься(конечно же, по нашим израильским понятиям).

А на улицах мерно таял грязный снег, черная жижа заливала тротуары, в лесу стояли березы, на шоссе - гаишники. На центральной площади 1905 года шел митинг коммунистов с красными флагами и портретами Сталина и Ленина. Над всем этим великолепием возвышался каменный Ильич. Я нацелил фотоаппарат на этот блядодром, но два материалиста-диалектика, обернувшись на меня, так яро погрозили кулаками, что, ощутив себя Бин Ладеном, я удрал на пролетавшем мимо трамвае. Кстати, контакты с милицией были крайне нежелательны, так как на второй день у нас забрали менорастые паспорта на какую-то таинственную регистрацию, и пять дней я и Леня были чистыми бомжами без единого документа. Ксерокопия этих паспортов лежала в кармане, но качество снимка было никакое, и на фотографии вместо моей физиономии можно было признать что угодно, от Моники Левински в момент грехопадения до картины великого абстракциониста Поллака "Глинообразный прелюд номер альфа". Нам повезло - за неделю никто из стражей порядка не обратил на нас внимание.

Сильные изменения претерпел Свердловск, преображаясь в Екатеринбург. Если раньше надо было обскакать полгорода в поисках бутылки вина, то сейчас этих круглосуточных киосков на улицах - как поганок в уральском лесу. Нет здания, чтобы на первом этаже не блестел пыльными витринами какой-либо магазин. А разновидностей жратвы, алкоголя и лекарств просто немеряно. Так и хотелось взять "Упса"! Получилось, что я одним прыжком перенесся из 1991 года в будущее. Но люди остались по-прежнему нуждающимися, появились нищие (не бомжи, а именно нищие - безработные, пенсионеры). В этом, конечно, Екатеринбург сделал шаг назад, в послевоенное свердловское бытие.

Приезд Лени Ваксмана был не лишен занятных приключений. Из-за накладки в передаче информации (в чем немалая толика и моей вины) его в аэропорту Е-бурга не встретил никто. Вокруг царил полумрак, разбавленный сказочными харями бухих аборигенов. Денег в российском эквиваленте у него не было, пункт обмена валюты был закрыт и, видимо, навсегда. Леня сел на ступеньку и начал тихо прощаться с жизнью. И тут "шестикрылый серафим на перепутье вдруг явился". На сей раз посланник небес принял облик юноши в черной одежде и черной же шляпе. "Раввин"- звякнуло в голове умирающего. "Какой на хрен раввин ночью в аэропорту Кольцово?Видимо, брежу"- определил бывший врач Ваксман. Чтобы отогнать бредовое виденье Леня гаркнул:"Шалом!" "Увраха!" - мило улыбаясь, отозвался ангел. И тут выяснилось, что это и впрямь раввин, что он только что прилетел, что деньги у него есть, но негде ночевать. "Дык елы-палы!"- воскликнул воскресший Ваксман и увез обладателя черной шляпы на квартиру к вышеупомянутому Ентусу. Мне кажется, что столкновение в ночном уральском аэропорту с раввином относится к тому же фантасмагорийному ряду, как и сирийский ресторан "Дамаск", ограничение скорости на трассе Екатеринбург - Нижний Тагил до 30 км/час и митинг у памятника Ленину. Жизнь фантастичнее любого Толкиена.

Неделя пронеслась очень быстро. Время - штука моментальная. Как писал когда-то поэт Виталий Кальпиди :"Я мог бы в течение часа растратить казенные деньги". Между прочим, в Челябинске Виталий посетил наш концерт, мужественно из уважения к нам высидел его весь, хотя этот стиль поэзии ему просто ненавистен. Он внимательно слушал, испуская яркие флюиды неприятия всего происходящего, и я это чувствовал, и челябинский концерт был для меня худшим из всей серии. Но это не помешало нам сердечно обняться, получить от него в подарок по новой книге и с грустью проститься. До встречи в Интернете, Виталий!

Но вот снова аэропорты начали кружиться вокруг меня, и после семи порций эль-алевского виски я выпал на родной бетон "Бен Гуриона". Как говорил Гена Перевалов:"Еще один подъем, а там рукой подать..."

-------------------------------
Примечание: В тексте попалось два слова на иврите. "Шалом - увраха" - это традиционные приветствие и отклик на него. Дословно это означает:"Мир - и благословение".

Глава 27

А здесь виды киббуца Кфар Масарик.

Глава 28

Вернувшись в Нижний Тагил после пятилетней учебы в Свердловске, я стал вести достаточно активную жизнь, к которой привык в годы студенчества. Я стал играть в театральном коллективе, затем в агиттеатре, участвовал в работе КСП, выступал с поэтическими композициями, ездил на фестивали авторской песни, обзавелся широким кругом знакомых, некоторая часть из которых по сей день остаются моими друзьями. И еще – я столкнулся с миром, который ранее был мне неведом, миром андеграундных художников.

К художникам меня привел мой товарищ Федя Гарипов, длинный, черноволосый, узкоглазый, жутко худой парень. Поэт, пьяница, эрудит, поклонник йоги и восточной философии, он был очень интересен в общении. Именно он познакомил меня с поэзией Райнера-Марии Рильке, Джона Донна, французов (Аполлинера и Элюара), прозой Гейне, Джойса, Доктороу. И он же ввел меня в длинный подвал, где в тесных комнатах располагались мастерские художников.

Все они работали в каких-то трестах, объединениях или автопарках. Кем? Естественно, художниками-оформителями. На их нетрезвой совести были стены, завешенные досками бредовых соцобязательств, стендами с печальными мордами передовиков и стенгазетами с однообразными карикатурами на одних и тех же прогульщиков. Но все это производилось в первой половине дня. Вторая половина, вечер и ночь были отданы творчеству. Комнаты пестрели картинами, к стенам приникали слои криво сколоченных подрамников, напоминавшие пирог «Наполеон», поставленный на ребро, столы были покрыты разноцветыми холмиками засохшей краски, кусками прилипших газет. В углах стояли пыльные батареи пустых бутылок. Обычно в каждой комнате располагался продавленный диван, найденный на какой-нибудь помойке, а рядом более-менее чистый столик, настоящий или сколоченный из подручных средств хозяином мастерской. Столик предназначался для возлияний, проходивших часто, бурно и вакхически. У противоположной дивану стены на А-образной подставке обычно стояла картина, находящаяся в работе и при виде которой гостю полагалось воскликнуть что-нибудь восторженное.

В подвале было пять или шесть художников. Но подружился я с наиболее интересным из них – Сергеем Клеминым. Худой и длиноволосый, с лицом задумчивого, но неунывающего ребенка, он не мог говорить ни о чем, кроме искусства. Одетый в какое-то подозрительное пальто, «сработанное еще рабами Рима», он ходил по комнате и вещал. Малевич, Кандинский, Пикассо, Дали, да, особенно Дали - все было перемешано в его пылких монологах. Его кумиром был свердловский художник Гаврилов, незадолго до этого умерший в пьяном виде, захлебнувшись собственной рвотой. Пачка цветных фотографий картин Гаврилова постоянно была под рукой и выбрасывалась на стол, как последний аргумент в споре. Так как Гаврилова я не знал, то и писать о нем что-либо с чужих слов не хочу. О Гаврилове можно прочесть интересное эссе в http://magazines.russ.ru/ural/2002/2/iv-pr.html .

Но я возвращаюсь к Клемину. Он отчаянно нищенствовал, в отличие от остальных соподвальников был женат, имел дочь. Жену за глаза называл почему-то «Джозефина», что сильно радовало собутыльников. Как ее звали на самом деле, я так и не знаю. И в глазах его постоянно горел то мрачный, то радостный огонек. Все зависело от окружающих обстоятельств. Я стал почти ежедневно навещать подвал, принося периодически пару бутылок чего-нибудь дешевого и крепкого. Я садился на диван, разливал, и Сережа начинал монологи. Я читал стихи, он внимательно слушал, потом восклицал: «Выпьем за Искусство!». И мы пили.

Его отвлекали от сотворения картин всякие халтуры, навязываемые трестом, где он подвизался на оформительской ниве. Это его бесило, но, осознавая необходимость добычи денег, он с отвращением делал какие-то стенды, какие-то трафареты, типа «Не влезай – убьет!». Я посоветовал ему вместо черепа с костями нарисовать жуткого вида голую бабу. В сочетании с надписью плакат бы смотрелся еще убедительней. Сергей нарисовал такую бабу, потом подумал и сделал надпись : «Не слезай – убьет!». Мы довольно ржали, что разряжало обстановку ненавистной халтуры.

Периодически он полностью бросал пить и совершенно на истощение писал картины. Его любимая темно- зеленая «гавриловская» гамма расплескивалась на десятки полотен в самых различных образах, в своей массе мрачных и инфернальных. «Серега, почему все так замогильно? Где же радость жизни?» - подначивал я. «Радость жизни – в Союзе художников» - злобно отвечал Клемин. И продолжал водить кистью даже не по холсту – по натянутой на подрамник бело-молочной клеенке, используемой из-за неимения или дороговизны холста. Картины на клеенке через полгода – год начинали осыпаться. И это было страшно – творчество, заранее обреченное на уничтожение. Типа скульптора свечей.

В какое-то время Клемин стал писать стихи. Он совершенно не владел техникой стиха, и тексты получались корявые, но искренние. Чтобы прикрыть их недостатки и сделать привлекательнее для слушателя, он, вдохновленный примером Васи Мешавкина, стал петь их под гитару. Играть он тоже не умел, брал один аккорд и под него пел всю песню. Результатом было нечто лохматое и необычное, скорее хеппенинг, чем песня. Не каждый мог выслушать подобное до конца. Он пригласил меня к себе домой, чтобы показать свои стихи и песни в полном объеме и выслушать мое мнение, к которому он прислушивался. Все-таки мои стихи, благодаря песням Васи Мешавкина, разошлись в то время довольно широко, и для Сережи в этой области я был неким Мэтром. Почему именно дома он хотел со мной беседовать, я не знаю. То ли мастерская для этого казалась неподходящей, то ли он хотел похвастаться мною перед женой... Я пришел, мы выпили, и он часа полтора пел и читал. Потом я устроил разбор полетов. Без снисхождения, но и без надругательств. Мы оба остались довольны друг другом.

Однажды он предложил написать мой портрет. Я стал приходить ежевечерне в мастерскую, садился на колченогий стул, наливал стакан «Яблочного крепкого» (совершенно жуткого пойла по рубль две) и сидел сравнительно неподвижно часа полтора. Через некоторое время, увидев почти законченный портрет, на котором был изображен горбоносый величественный мужик с волосами до плеч, я спросил: «Сережа, а зачем тебя мое присутствие? Ведь то, что ты делаешь, не имеет к моей внешности никакого отношения». Сергей дико обиделся, посоветовал мне за похожестью пойти в фотоателье и сказал, что подобное он мог ожидать от кого угодно, но не от Поэта! Он бегал по комнате и кричал: «Может тебе и соцреализм по душе? Тебя у токарного станка не нарисовать?» Я, раздраженный, ушел, и наши отношения несколько охладели. Но это ненадолго. В начале перестройки в Тагиле прошла художественная выставка «без жюри». Картины Клемина пользовались там большим успехом. Особенно «Портрет М. Сипера». В книге отзывов эту картину упоминали чаще всего. И мы помирились. Хотя, честно говоря, и не ссорились.

Через некоторое время подвал закрыли, и художников выгнали. Сергей переехал в другую мастерскую недалеко от меня, а затем – прямо в подвал моего дома. И наши встречи стали ежевечерней традицией. Идя выбрасывать мусор, я на обратном пути задерживался в его мастерской. В этот период я познакомил его с подругой жены, прекрасной художницей Натальей Бортновой. Для Сергея ее имя значило многое, ее произведения он уважал. К тому же она была членом Союза художников. Перед ее посещением он протер пыль, навел полный порядок в мастерской, даже накрыл стол! Наташа сказала, что Клемин очень талантлив, его картины ей понравились, и она пригласила Сергея посетить ее мастерскую. Вскоре мы уехали в Израиль, но в письмах Наташа передавала всегда приветы от Клемина и без удержи хвалила его.

Что с ним сейчас – я не знаю. Но я благодарен ему за то, что годы общения с ним были очень яркой страницей в достаточно пестрой книге моей жизни.

Глава 29