И все-таки вновь возвращаюсь туда, в ту местность, где все, что не камень - вода а что не вода - значит, камень; где, выползши медленно из глубины, на отмели хмуро лежат валуны, ныряя в волне поплавками.
Здесь небо пропахло болотом, и лес со скал, словно кожа змеиная, слез - по пояс в холодные мхи, и здесь рыба, гуляя в речной полумгле, в дожди вылезает бродить по земле, не чувствуя смены стихии.
Здесь можно кричать, но, скорее всего, подавишься криком, как ветреной згой - лишь эхо откликнется глухо в том смысле, что в здешнем сосновом рядке звук тонет быстрее, чем камень в реке, и зренье надежнее слуха.
Смотри - и увидишь тяжелый налет багровой брусники по краю болот и то, как контрастней и суше становится к осени берег, когда светлеет пятном оловянным вода на фоне коричневой суши.
Смотри - этот резкий предзимний покой по контуру неба неверной рукой очерчен так зло и зубчато, что глаз, зараженный пейзажем, потом легко реставрирует штрих и пантон и долго хранит отпечаток.
Пожалуй, закончим. Пожалуй, уйдем: язык набухает, как мох под дождем. Теряю дар всяческой речи: здесь речь инородна, здесь слово - фантом. Брожу отрешенно с разинутым ртом - и нечего молвить, и нечем.
|