Коломенский Дмитрий

Алексей восходит в небо еле слышными шагами
и неспешно, по наклонной, набирает высоту —
то ли под его пятою воздух мят, как оригами,
то ли Бог ему ладошки подставляет под пяту?

Развевает свежий ветер Алексеевы обноски,
и сверкают из-под брючин Алексеевы носки.
Раздвигается пространство, мир лежит, большой и плоский,
рубежи миропознанья осязаемо близки.

Снизу машут Алексею изумленные пейзане.
В вышине над Алексеем сонм архангелов завис.
И, сверкая налитыми от неистовства глазами,
мечет камни в Алексея православный активист.

А в траве лежит лазутчик, а в кусте сидит разведчик,
а на дереве — наводчик, и ракетной мощью всей
изготовился зенитчик поразить как можно метче
цель, которую собою представляет Алексей.

Но приказ не поступает. Все бледнее проступает
Алексей зеленым всплеском на экране РЛС.
Он, как будто в сонной речке, в низком небе утопает;
то ли в облачные глуби, то ли в выси он залез.

Два философа на кухне обсуждают сей феномен.
Сорок восемь миллионов бьют в там-там, стучат в кимвал.
В Алексеевых глазницах мир прекрасен и огромен,
в катарактных зенках мира Алексей ничтожно мал.

В срочном телерепортаже о досрочном севе репы
(репа — это, типа, скрепа; сей ее или не сей)
на границе кадра видно, как упрямо и нелепо
белой точкой в серой тучке исчезает Алексей.