Коломенский Дмитрий

Когда меня нашли, я говорил
на языке чужом, водил руками,
как будто перелистывал страницы
воображаемых каких-то книг.

Они сперва не знали, что им делать:
я не тянул на беглого, хотя
и не тянул на сказочного принца —
но все-таки решили взять с собой
и подтолкнули к лодке. Оказалось,
что я способен кое-как грести,
могу разжечь костер, готовить пищу,
но, главное, умею помолчать
и не смущать их незнакомой речью.

Потом я научился говорить
по-нашему — тем более что в нашем
грамматика не больно-то сложна
и лексика не больно-то богата.

Мне дали в жены женщину одну —
к другой я сам заглядывал частенько.
Потом приехал некий человек,
обученный естественным наукам,
и очень огорчился, увидав,
что у меня ни крыльев, ни хвоста,
два уха, пара глаз и сердце слева.

Тогда он взял отдельную тетрадку
и стал за мной записывать слова —
не из любви к научным дисциплинам,
а к общей дисциплине из любви.

Потом ему сказали, что в Квебеке
охотники нашли живого йети,
и он собрался спешно и уехал,
забыв свою отдельную тетрадь.

Жена мне дочку родила. Другая
спустя полгода тоже родила.
Я стал отцом голодного семейства
и позабыл чужой язык, но все ж
когда я говорю — мне говорили —
то слышен некий даже не акцент,
а чуть заметный призвук. Я не слышу —
мне, знаете, хватает без того
соседских воплей, женских причитаний,
сюсюканья замужних дочерей.

Когда меня все это достает,
я достаю отдельную тетрадку
и к морю ухожу — читать слова,
которых я давно не понимаю,
но ощущаю их упругий строй,
их соразмерность ритмике и звуку,
синтагматическую цельность фраз…

И в этот миг, безмерный, словно море,
мне кажется, что я не человек,
а вырванное из контекста слово,
которому непоправимо больно
от соприкосновенья с пустотой.
И я реву в отдельную тетрадку
на нашем примитивном языке.