Гагуа Дмитрий

К концу зимы предчувствую, что есть
особая, отчаянная прелесть
немых ночей, когда благая весть -
не лепет свыше, но далёкий шелест
счастливых снов. И булькает февраль
вином по венам. И, вконец изверясь,
я вновь впадаю в пламенную ересь.
Я высекаю новую скрижаль.

Се Женщина! Перворождённый смех -
се Женщина! Сияющее око -
се Женщина! Не пагуба, не грех -
се Женщина, и в ней - прообраз Бога.
Тебе единой, именем твоим
запретным, потаённым, вожделенным,
пою тебе молитвы и хваленья;
пою тебя, тобой одной томим.

Истома страсти - больше, чем судьба.
Так, среди ночи, точно перед смертью,
я прижимал к обветренным губам
твой поцелуй, нет, крик высокий ветра,
и просыпался. На земле... А ты,
по небу одиночества метелью
летела, отдавая звёздам тело
в прозрачном ореоле наготы.

Я узнавал твой взгляд из-под ресниц
чужих, я различал тебя в бредущих
случайных встречных. В сонме верениц
моих любовниц - прошлых и грядущих -
как псалмопевец небо, я искал
не девственность в холодной позолоте,
а хриплый шёпот распалённой плоти
и страсти торжествующий оскал.

Уже, увы, не страсть. Игра ума.
И все слова бесцветны и обычны,
всё глуше голоса, всё гуще тьма.
Но верю я, как истовый язычник,
что кончится февраль, и в этот миг,
когда зима замкнёт кольцо созвездий,
в обвальной тишине, из гулкой бездны
сквозь забытьё проступит женский лик.

1993