Красночаров Александр

          Даниле Тимакову, солдату ЦАХАЛ’а

А я уже в солдаты не гожусь:
болезни, травмы, ну, короче, возраст…
Я утешаюсь тем, что я горжусь
каким-то мальчиком, живущим где-то возле.

Ещё я как-то всё-таки держусь,
но возраст горизонт предельно сузил …
Я утешаюсь тем, что я горжусь
каким-то мальчиком на танке или с «Узи».

Я утешаюсь тем, что я люблю
проход девчушки с карабином сложным,
и всё о чём-то Господа молю,
зайдясь в любви своим нутром безбожным.

Моя страна в покое, в беготне
живёт, бурлит, блаженствует и плачет…
Я знаю, этот мальчик не к войне,
а к жизни был рождён и предназначен.

Но уперев приклад в тугой живот,
он в ночь идёт, хранимый мной и Б-гом,
а Гения, который в нём живёт,
он попросил повременить немного.

Иди, мой мальчик, и убей врага!
Не ты придумал этот способ выжить.
Пусть перед ним раскроются врата,
где он предстанет пред Судьёй Всевышним.

А ты вернешься, цел и невредим,
к той девочке единственной, любимой…
Я буду вслед молиться вам двоим,
смотреть, как вы в рассвет плывёте мимо.

Я неумело помолюсь вам вслед,
я упрошу распахнутое небо,
что б лихолетье всех летящих лет
вас обошло свирепостью нелепой.

Я здесь, ты без меня воюешь там.
Войны законы истовы и грубы:
ей всё равно, чьи слёзы по щекам,
ей всё равно, чьей кровью мазать губы.

Мой мальчик, ты воюешь за меня.
Будь, мальчик, храбр и всё же осторожен.
Ты там стоишь на линии огня,
я за тебя молюсь нутром безбожным.

Моя страна, привычная к войне,
навечно с нами в радости и в боли…
Я знаю, этот мальчик жив во мне,
я знаю, мы одной с ним общей крови.

Когда-нибудь придёт конец войне,
Израиль укроет старый Щит Давидов,
и ты, мой мальчик, вспомнишь обо мне,
меня ни разу в жизни не увидев.