Кафе называлось, как странная птица, "Фламенго". Оно не хвалилось огнями, оно не шумело. Курило кафе и холодную воду глотало. Была в нём гитара, была в нём гитара.
Взъерошенный парень сидел на малюсенькой сцене. Он был непричёсан, как лес, неуютен, как цепи. Но в звоне гитары серебряно слышались трубы, С таким торжеством он швырял свои пальцы на струны, Глаза закрывал и покачивался полузабыто.
В гитаре была то ночная дорога, то битва, То злая веселость, а то колыбельная песня. Гитара металась. В ней слишалось то нетерпенье, То шелест волны, то орлиный рассерженный клёкот, Зубов холодок и дрожанье плечей оголённых, Задумчивый свет и начало тяжелого ритма...
Гирата смеясалась, со мною она говорила. Четыре оркестра она бы смогла переспорить. Кафе называлось, как чья-то старинная повесть: "Фламенго"...
Всё так же курило кафе и в пространстве витало. А парень окончил играть и погладил гитару. Уже незнакомый, уже от всего отречённый, От столика к столику робкой походкой пошёл он.
Он шёл, как идут по стеклу, осторожно и смутно; И звякали деньги, и он улыбался чему-то. И, всех обойдя, к закопчённой стене притулился. Я помню, я помню всё время того гитариста.
Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно В прокуренном напрочь кафе под названьем "Фламенго" На маленькой сцене я сам коченею от боли! Гитара смеялась, со мною она говорила. Четыре оркестра она бы смогла переспорить. Кафе называлось, как чья-то старинная повесть "Фламенго"...
|