Клугер Даниэль

1.
Однажды в омут жизни полусонной,
Где мирно дремлют и тела, и души,
Покойной жизни, значит – монотонной,
Той самой, где работник бьёт баклуши,

Где спят хозяин и его хозяйка,
В воротах замка кони спят и овцы,
Короче – в сон вдруг въедет таратайка,
И в ней приедут гости-незнакомцы.

Легко взбежав по лестнице разбитой,
Вдохнут туман дремоты незабытой.
На тихий стук хозяин отзовется,

Навстречу выйдет. Он – персона грата
Для сна вполне чужого, вот тогда-то,
Найдя прореху, чья-то смерть ворвется.
2.
Найдя прореху, чья-то смерть ворвется.
Ее дыханье обожжет природу.
И сон чужой с хозяйским сном сольётся,
Дурманом мутным отравляя воду.

О, эти сны бездонны и нелепы,
Девица Ленормáн едва ли сможет
Их разгадать… Заброшенные склепы
Уже готовят непростое ложе,

А время штопает прореху за прорехой,
Никак не сладит с жуткою потехой,   
Не расстаётся с жертвой обреченной.

Оно лишь путает дарение и ношу,
И сыплет с неба едкую порошу,
Как будто пепел от судьбы сожженной.
3.
И словно пепел от судьбы сожженной
Развеян ветром… Странная картина:
Зачеркнут горизонт фигурой конной,
Слуги, быть может, или господина.

Пейзаж окрашен чернью и багрянцем,
Плывут листы волшебных акварелей,
Нет музыки, и лишь безумным танцем
Проходят тени старой галереей.

Они растают на заре, но всё же,
Узорами на потемневшей коже
Заката, что сквозь облако прольется,

Отмеченные страхами иными,
Они вернутся темной ночью. С ними
Под башни зáмка смутный страх вернется.
4.
Под башни зáмка смутный страх вернется…
Но, впрочем, это только увертюра,
Пролог, в котором кровь еще не льётся,
У дирижера вязнет партитура.

Вот первый взмах и вздох незримых скрипок,
Внезапный плач и смех над чистым полем.
Взмывает вверх прозрачно-алый свиток,
Ступает по земле бездомный Голем.

Он, впрочем, здесь – случайная фигура,
Из прежней партии колоратура,
Остаток сверхъестественного плана.

Он упадет у пóлога рассвета,
Сходя с ума, и понимая это, –
От кокаина, сладкого дурмана.
5.
От кокаина, сладкого дурмана,
От вин элитных, от чужих подвалов,
От тишины и от самообмана,
От прежних легкомысленных провалов

Не убежать – ни жертве, ни герою.
Но первый акт обязан совершиться.
Он совершится снова, сам собою,
Чтоб к жертве неизбежно возвратиться.

Удар пронзает сердце. Кровь фонтаном.
Все замерло опять в пространстве странном,
И персонажи вдруг забудут снова

О прежней жизни, слабой, скоротечной.
И в тот же миг, сбивая ритм сердечный,
Очнется Страж, не предваряя зова.
6.
Очнется Страж, не предваряя зова,
По имени Игнациус, положим,
Иль Шерлок, например. И, право слово,
Он будет бледнолицым, краснокожим,

Иль африканцем, или всеми сразу,
Но это – Страж, и потому десница
Его тяжка. Он выметет заразу,
Он вместо теней ясно видит лица.

И слышит он не голоса, а мысли,
Пока дела чужие не прокисли,
Пока свидетели непрочь глотнуть тумана,

Он околдует их, ударив в звонкий бубен,
Он уведет от монотонных буден –
С ужимками индейского шамана.
7.
С ужимками индейского шамана,
Приплясывая, словно бы в экстазе,
Увидит он, чему подобна рана
И чьё лицо застыло в мертвом глазе,

Чьи голоса сгустились в подземелье,
Чьи манускрипты в сундуках истлели,
Куда вело нескромное веселье,
Что есть алтарь, и где огни алели.

Он – Страж неумолимый, и злодею,
Коварному, хромому лицедею
Уже не скрыться. Смотрит Страж сурово.

У алтаря, у жертвы безымянной,
Застынет он фигурой деревянной,
Раскинет сети, подождёт улова.
8.
Раскинет сети, подождёт улова
Авгур с ланцетом, погадать над телом
Несчастной жертвы, и точнее слова
Не подобрать уже, поскольку, в целом,

Едва ль иные знающие руки
На лицедея в балахоне алом
Ему укажут. Только жрец науки,
Патологоанáтом, славный малый.

И чтоб портрет нарисовать точнее,
Чем сделал бы художник Пауль Клее,
Он ищет отпечатки происшедших

Давно событий – темных и забытых,
Ну, а потом, жалея об убитых,
Начнет общенье с душами ушедших.
9.
Начнет общенье с душами ушедших.
Науки этой непростой, поверьте.
Нет на страницах, плесенью расцветших,
Забытых книг, в тени застывшей смерти.

Но Стража взгляд – прозрачен он и влажен,
Поскольку он глядит из сердцевины
Плывущих лет. Для воздаянья важен,
А также для сложившейся картины.   

Да, он читает мысли, видит лица,
Каракулями полнится страница
Его блокнота – голос непрошедших,

Уже немых, ненужных и немодных,
Тех тихих теней, легких и бесплотных,
Тех трепетных, немного сумасшедших.
10.
Тех трепетных, немного сумасшедших,
Уже не отпечатков, не сомнений –
Но знáмений, на клич его пришедших,
Явившихся из края сновидений.

Он помнил их вчера и знал сегодня,
Встречая их рассеянной улыбкой.
В его судьбе таких случилась сотня,
А может быть, и две, в дороге зыбкой –

Воображаемой, как всё на этом свете.
Закрыв глаза, мечтал о давнем лете,
Когда удачу он ловил у края

За перья золотые. Вновь без правил
Спешил увидеть тех, кого оставил –
Страдающих у призрачного рая.
11.
Страдающих у призрачного рая,
Кого и ангелы уже давно забыли,
Хранил он в памяти, порой перебирая,
Неторопливо отряхнув от пыли,

Страницы фантазийного альбома.
Считал улики, чёркал протоколы,
Читал рецепты ядов. После, дóма,
Записывал в дневник свои проколы.

Зачем листал? Затем, что скучно было.
Но раздавался в небесах уныло
Зов крови, кем-то прóлитой в мощенных

Благими пожеланьями – дорогах…
Он находил забвение в итогах,
Давно забытых и неотомщенных.
12.
Давно забытых и неотомщенных
Свидетелей отыщет, но не сразу.
Услышит Страж бессмысленную фразу,
В чаду бесед жеманных и салонных,

И под нелепыми, казалось бы, словами –
«А что погода? Солнце еле греет,
Похожее, мой друг, на оригами,
Что над землею, будто парус, реет…» –

Прозреет смысл, глубокий и кровавый.
И улыбнется старый пес легавый,
Почуяв привкус дел незавершенных.

Да, тени изрекают ложь, но всё же
Для них и ложь порой полезна тоже –
Ложь обреченных и невозвращенных.
13.
Тех обреченных и невозвращенных
Святая ложь – но почему святая?
И почему же ложь? И кем опять взращенных,
Невнятных слов? И почему у края

Дороги трудной темных слов немало?
Правдивые едва ли Страж услышит,
Ему и теням верить не пристало.
Иное дело – мысли. Он запишет

И зачеркнет, и расшифрует снова
Звенящее, двусмысленное слово,
На гуще черной целый час гадая.

И вспомнит всё, и вспомнит всех иначе,
И только тем не принесёт удачи,
Кто в смерть и в жизнь играет, не играя.
14.
Что в смерть и в жизнь играют, не играя,
Страж знал давно, поскольку эту тему
Учил всегда, в Геенне не сгорая,
Тот пламень превращая в теорему.

От выводов, порою очень спорных,
Уйдет опять в пучину доказательств,
Что был злодей владыкой козней черных,
А не слугой случайных обстоятельств.

И лишь затем, у своего камина,
Он возвратится к дару кокаина,
К теплу, дремоте, чаше с белладонной,

Покуда ужас не погасит пламень,
Упав опять, как будто тяжкий камень,
Однажды в омут жизни полусонной.
15. Магистрал
Однажды в омут жизни полусонной,
Найдя прореху, чья-то смерть ворвется.
И словно пепел от судьбы сожженной,
Под башни зáмка смутный страх вернется.

От кокаина, сладкого дурмана,
Очнется Страж, не предваряя зова,
С ужимками индейского шамана,
Раскинет сети, подождёт улова,

Начнет общенье с душами ушедших,
Тех трепетных, немного сумасшедших,
Страдающих у призрачного рая,

Давно забытых и неотомщенных.
Тех обреченных и невозвращенных,
Что в смерть и в жизнь играют, не играя.

2024