Хованская Юлия

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
                                 мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно курится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
Где прежние мерки уже не годятся - они не про нас.
Ты можешь отмерить семь раз и отвесить, и вновь перевесить,
И можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь, как мало успеешь за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь задень или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым.
На миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь, о, как это горестно - быть несудимым,
И ты понимаешь при этом, как сладостно,- о, не сужу!
Ты можешь отмерив семь раз и отвесить, и вновь перемерить,
И вывести формулу, коей доступны дела и слова.
По можешь поверить гармонию алгеброй и не поверить
Свидетельству формул - ах, милая алгебра, ты не права!

Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
                                 и с собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь, какие потери ведут к обретенью,
И ты понимаешь, какая удача в иной из потерь.
А день наступает такой и такой-то, и с крыш уже каплет,
И пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет
О некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.

Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиренье.
Он пишем и пишем, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени.
Как вечный огонь над бессмертной и юной душой соловья.