Cool Folders ® :: Дневники

1. =====================================
      Это из армейских воспоминаний.
    Служил в нашей части прелюбопытный человек – заместитель командира полка по тылу подполковник Райхельсон. Войну он начал тридцатилетним старшиной-сверхсрочником, побывал во многих переделках, прошел фронтовыми дорогами от западной границы до Москвы и от Москвы до Праги. Получил несколько ранений и контузий, но, слава Б-гу, всякий раз возвращался в строй.
      Был он высок, краснолиц и необычайно толст, из-за чего всегда ходил в шинели нараспашку. Обладал завидным чувством юмора. Когда перед началом каждой инспекторской проверки все офицеры должны были участвовать в общеполковом построении, Райхельсон вызывал к себе в кабинет двух солдат и приказывал им:
    - А ну-ка, орлы, засупоньте меня!
    Это означало, что надо помочь подполковнику застегнуть шинель на все пуговицы и затянуть ремень на животе.
      Всему полку была известна знаменитая фраза, сказанная Райхельсоном вороватому продавцу нашего военторговского ларька, пойманному с поличным:
    - Еще раз обсчитаешь солдата хоть на копейку – я тебя крадеными гривенниками срать заставлю.
      Меня он хорошо знал: я частенько сталкивался с ним, когда дежурил на полковой кухне, а подполковник приходил снимать пробу с солдатского обеда.
    Однажды он пришел в нашу казарму днем, когда там не было никого, кроме дневального и меня – дежурного по дивизиону. Придирчиво осмотрел койки – проверил чистоту постельного белья. Раскрыл дверцы нескольких прикроватных тумбочек, внимательно разглядывая их содержимое. Закончив осмотр, присел на табуретку, снял фуражку, вытер лысину обширным носовым платком – и вдруг веселым, каким-то очень домашним голосом произнес на идиш такую знакомую мне с детства фразу:
    - Ну, вос махт а ид? (Ну, что поделывает еврей?)
    Я слегка растерялся, но тут же пришел в себя и, чтоб не ударить лицом в грязь, ответил в тон ему:
    - Ир зэт дох алейн, вос махт а ид: эр динт (Вы же сами видите, что поделывает еврей: он служит.)
      Он рассмеялся и, перейдя на русский, поинтересовался:
    - Ты, говорят, стихи пишешь и даже печатаешь их в окружной газете. Верно, сержант?
      И, не дождавшись моего ответа, сказал:
    - В молодости все пишут стихи. Я тоже сочинил однажды целую поэму про наш замечательный еврейский юмор. Поэма получилась веселая, помню, когда я прочитал ее в нашем местечковом клубе, все смеялись. И знаешь, какими словами она кончалась? Вот послушай:
          Пусть над землей бушуют грозы,
          Могу вам смело доложить:
          Еврейский юмор – смех сквозь слезы –
          Всегда живет и будет жить.

2. =====================================
      В Сормове, где проходила моя солдатская служба, у самых ворот городского кладбища стояло довольно ветхое сооружение с изрядно потускневшей надписью "Фотоателье". Заведующим и единственным работником этого заведения был старый человек, судя по разговору – явно из разряда местечковых философов.
      На мой вопрос, неужто для своего фотоателье он не мог найти более подходящего места, старик ответил так:
    - Видите ли, молодой человек, будучи здешним старожилом, я сделал маленькое открытие: в этой местности принято лузгать семечки, где попало, и фотографировать покойников. Почему принято – не знаю, я не профессор. Это с одной стороны. А с другой стороны – раз есть спрос, должно быть и предложение.
      Ну, семечки мы с вами оставим в покое, а сами пойдем дальше. Как вы думаете, с кем мне легче работать – с неживым предметом или с живым? Для меня, молодой человек, это не вопрос. Живой норовит в самый неподходящий момент почесать нос или вдруг так вытаращит глаза, как будто увидел за моей спиной самого сатану. Мертвец же никогда ничего подобного себе не позволит, потому что мертвец – это тот же натюрморт. Нет, что ни говори, а с покойником иметь дело гораздо приятней – это, знаете ли, очень спокойный клиент.

3. =====================================
    Ленинград. Кинотеатр "Родина". Очередь за билетами на дневной сеанс. До начала минут десять, людей довольно много, но работает, как всегда, одна касса. В двух других, с надписями "Продажа билетов на вечерние сеансы" и "Продажа билетов на завтра", две дамы заняты каждая своим делом: одна вяжет, другая читает книгу.
      Люди в очереди начинают волноваться. Морской офицер, стоящий передо мной, громко возмущается:
    - Это черт знает что! Надо немедленно вызвать директора!
    - Зачем? – негромко спрашивает его пожилой еврей в видавшей виды соломенной шляпе.
    - То есть, как зачем? – удивляется офицер. – Пусть сейчас же откроет еще одну кассу, иначе мы опоздаем к началу сеанса.
    - Что ж, - со вздохом замечает еврей, - директора, конечно, пригласить можно, но, боюсь, что вторую кассу он все равно не откроет. У него тут, как видно, свои порядки.
    - Это почему же вы так считаете? – интересуется офицер.
    - А потому, уважаемый товарищ военный, - отвечает владелец соломенной шляпы, - что если открыть еще одну кассу, всем сразу станет удобно. Кто же на это пойдет?

      Леонид Осипович Утесов однажды заметил, имея ввиду чиновников от культуры:
    - Все, что они умеют, это выпрямлять саксофон.

      Поэт Наум Коржавин гулял как-то с приятелем по Москве. Проголодавшись, предложил зайти в столовую, мимо которой они в тот момент проходили.
    - Нет, - сказал приятель, - в эту харчевню мы с тобой не пойдем: готовят здесь отвратительно, хотя шеф-повар – депутат Верховного Совета.
    - Что ж, все правильно, - кивнул Коржавин. – Управлять государством мы уже кухарку научили – теперь осталось научить ее варить обед.

      В самом начале 20-х годов был такой летчик по фамилии Росинский. Как-то его представили Ленину и тот в шутку назвал его дедушкой русской авиации. Человек неумный и чванливый, Росинский воспринял это всерьез и с тех пор так и представлялся. По этому поводу известный летчик-испытатель Марк Галлай однажды рассказал:
    - На Новодевичьем кладбище в Москве есть надгробье, надпись на котором гласит: "Здесь похоронена Н.Б.Росинская – жена дедушки русской авиации Б.А.Росинского". Причем о покойной – буквами поменьше, о себе же, в то время благополучно здравствующем – крупно. И хотя смеяться на кладбище грех, но коль скоро покойница была женой "дедушки", то выходит, что "под камнем сим вкушает мир" бабушка русской авиации.

      Среди заметок Юлиана Тувима есть и такие записи:
    "Рыбалка – это часть пространства, заполненная водой и окруженная лгунами в потрепанных костюмах".
    "Кладбище – клочок земли, заселенный людьми, которые думали, что мир без них не обойдется".

      Наталия Рапопорт в своем очерке "Память – это тоже медицина" пишет:
      "Папа – паталогоанатом, очень известный, с мировым именем, - славился не только высоким профессиональным искусством, но и исключительным остроумием. Папины шутки ходили по Москве. Помню, например, как папа рассказывал друзьям о мучениях чиновников от медицины, которым надо было срочно уволить ректора 2-го Медицинского института Абрама Борисовича Топчана. Не находя подходящего предлога, они долго мучались над формулировкой приказа об увольнении. Наконец, так ничего и не придумав, написали: "Топчана Абрама Борисовича освободить от занимаемой должности".
      - Вот дурачье, - прокомментировал папа, - чего уж тут было проще: "Топчана, как Абрама Борисовича, освободить..."

4. =====================================
      Наталья Долинина, дочь крупного ленинградского литературоведа Григория Гуковского, пересказала мне любимый анекдот отца:
      "Однажды в местечко прибыла на постой рота солдат. И вот к тамошнему портному приходит ротный командир, кладет на стол отрез и говорит:
      - Сшей-ка мне, братец, брюки, да пофасонистей!
      Портной снял мерку и принялся за дело. Но у него в то время были и другие заказы, поэтому шитье офицерских брюк несколько затянулось. И когда ротный командир получал свой заказ, он сказал:
      - Сшито отменно, но ведь ты, братец, возился с моими брюками две недели! Целых две недели – хотя тебе из твоих иудейских книг хорошо известно, что сам Г-сподь – и тот сотворил мир всего за шесть дней.
      - Ах, ваше благородие, - ответил портной, - это верно. Но, если уж на то пошло, посмотрите на этот мир – и посмотрите на эти брУки!"

      А вот любимый анекдот другого весьма именитого ленинградского литературоведа Бориса Эйхенбаума, услышанный мною от той же Натальи Долининой:
      "Середина 20-х годов. В еврейской школе идет урок. Учительница говорит:
      - Дети, раз и навсегда запомните: Б-га нет. Чтобы вы сами убедились в этом, мы с вами сейчас сделаем вот что: все, как один, поднимем руки, сложим из пальцев фиги и громко, на весь класс, крикнем: "Вот тебе!" Если, как говорят раввины, Б-г есть, он тут же сделает так, что после этих слов потолок рухнет, а пол провалится.
      Сказано – сделано. Фигу небесам показали все, кроме мальчика Левы.
      - В чем дело? – удивилась учительница.
      И услышала в ответ:
      - Но ведь вы же сами сказали, что Б-га нет. Так кому же я должен показывать фигу?
      Мальчик Лева слыл в школе большим хитрецом, но и учительница была не из простушек.
      - А если Б-г все-таки есть, - спросила она, - тогда что?
      - А если Он все-таки есть, - ответил мальчик, - зачем портить с Ним отношения?"

5. =====================================
      Волна арестов, прокатившаяся по стране в 37-м году, не обошла стороной и наше местечко. Среди арестованных оказался и тишайший реб Шимон, местный резник.
      Арестовали его в декабре – а весной следующего года, в самый канун праздника Песах, реб Шимон вернулся домой – вот такое случилось чудо. Вернулся ссутулившийся, стриженый, с начавшей отрастать бородой, но уже не ярко-рыжей, а скорее пегой от густо проступившей седины.
      Через несколько дней он пришел к нам в гости: с моим дедом Менахем-Мендлом они были большие приятели. Вот что запомнилось мне из их долгого разговора за вечерним чаем.
      - Ну, Шимон, - спросил дед, - чего же они все-таки от тебя хотели? Чем ты им не угодил?
      - Их интересовало не так уж много, - ответил наш гость, и грустная улыбка тронула его губы. – Можно сказать – мелочь, сущий пустяк. Во-первых, Мендл, они хотели знать, где я спрятал этот, как его... ну... ди-на-мит. А во-вторых, от кого я его получил.
      Дед, которого, казалось, ничем в жизни нельзя было удивить, обескураженно переспросил:
    - Динамит?
    - Динамит, - подтвердил резник.
    - У тебя? – не унимался дед.
    - Конечно, у меня, - сказал реб Шимон, - у кого же еще?
      Дед пожал плечами и глубокомысленно заметил:
      - Ты знаешь, они все-таки были правы: кому, как не тебе, прятать в местечке динамит. В том чуланчике, где ты режешь курей – самое подходящее для него место.
      И вдруг взорвался, что случалось с ним крайне редко:
      - Но послушай, Шимон, это же уму непостижимо! Ты хоть спросил у них, зачем тебе понадобился динамит? Может быть, взрывать курей?
      - Видишь ли, Мендл, - ответил резник, - должен тебе сообщить по секрету, что там, где я был, вопросы задавать не рекомендуется. Но я узнал об этом слишком поздно, что стоило мне нескольких сломанных ребер и выбитых зубов. А динамит понадобился – знаешь зачем? Оказывается, я должен был что-то такое взорвать: не то мост в Витебске, не то завод в Смоленске.
    - Но как же они тебя отпустили?
    - Сам удивляюсь. Наверно, нашли кого-то, кто справится с этим делом лучше...

6. ====================================
      Умер габэ – староста синагоги. Новый габэ выступает перед прихожанами с краткой, как теперь сказали бы, инаугурационной речью. "Господа евреи, - говорит он, - как вы знаете, старый габэ умер – ну так хрен с ним! Отныне я ваш габэ – ну так хрен с вами!"
      По-моему, лапидарные эти фразы исчерпывающе передают сущность взаимоотношений народа и власти.
      ...В одной из русскоязычных израильских газет я прочел как-то большую статью о конформизме определенной части советского еврейства. И вспомнил великолепный анекдот на эту тему:
      Рабиновича исключили из партии, и это означало крах всей его с таким трудом налаженной карьере. Вконец расстроенный, пришел он домой, лег спать – и приснился ему удивительный сон. Будто бы Израиль объявил войну Советскому Союзу, в пух и прах его расколотил – и вот под звуки фанфар на Красную площадь въезжает на белом коне одноглазый еврейский Кутузов – Моше Даян. А навстречу ему из Спасских ворот ползет на коленях лично Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев, протягивая победителю ключи от Кремля. Но Моше Даян, бросив на Леонида Ильича неподкупный взгляд, говорит:
    - Не надо мне ни злата, ни серебра, не нужны мне ключи от Кремля – а нужно, чтобы ты сейчас же, немедленно, восстановил Рабиновича в партии!